Книга Секретные поручения - Данил Корецкий

Тиходонск, 27-28 мая 1991 года.

— Тебе холодно? — удивился Сергей, чувствуя, как над бровью собирается пот.

— Нет.

— У тебя кожа пупырышками.

— Просто волнуюсь, — сказала Антонина.

Странно. Она не та девочка, чтобы волноваться в подобной ситуации.

Словно подтверждая эту мысль, Антонина взяла его огромную ладонь и просунула дальше в вырез блузки. Сергей вспотел еще больше. Огрубленная металлом кожа ощутила мягкую грудь и напряженно вытарчивающий сосок.

«Как бы не оцарапать», — озабоченно подумал он, наклоняясь к пахнущему духами лицу.

На этот раз она не ускользнула вниз и не отвернулась, напротив — подалась навстречу, раскрывая горячие губы. Ему показалось, что порыв не очень-то искренен: вон и глаза не закрыла, косит куда-то в сторону… Но посторонние мысли тут же исчезли…

Язык его оказался в узкой влажной полости, девушка то с силой всасывала его в себя, то отпускала, ритмично двигая головой взад-вперед. Чувствовался немалый опыт. Чего же она строила из себя целку столько времени?

— Ну, что? — она отстранилась, с любопытством разглядывая кавалера. — Понравилось?

— Мгм, — промычал Сергей. Он обвел глазами подсвеченные фонарями старые липы, усеянную мусором траву, темные провалы расходящихся аллей. Осторожно дотронулся распухшим языком до неба.

— Ясный перец, крошка.

Антонину никогда не обижали мужским вниманием, это точно. На втором курсе у нее был дружок-араб, потом был немец из торгового представительства, потом пакистанец, а потом два сирийца, которые в конце концов порезали друг друга и у одного из них вытек глаз. Да еще этот отирался, с юрфака, в твидовом пиджаке а-ля Пинкертон. Он дарил ей розы и с загадочным видом курил прямую короткую трубку.

Это только то, что на виду, какой была подводная часть айсберга, оставалось только догадываться. Но все это в прошлом, теперь настала его, Серегина, очередь. Она крутила, крутила хвостом, но теперь, похоже, сдалась. Может, прямо сейчас и даст — мало ли в укромных местах скамеек… А раз так, он наведет порядок. Его баба — это его баба. Всем отвала на полкило. Кто не спрятался, я не виноват.

— Еще раз увижу, что он рядом с тобой отирается — ноги повыкручиваю, — сказал Сергей.

— Кто? — Ресницы Антонины удивленно щекотнули его щеку.

— Сама знаешь.

— Не знаю. Ты про Омара?

На кончике языка, похоже, выросла шишка — будто горячую котлету целиком проглотил. Сергей вздохнул и повторил:

— Сказал: ноги повыкручиваю.

— Может, Сахи?

— Нет, не Сахи.

— Наверное, Денис.

Теперь ресницы трепетали где-то на шее.

— Я его заставлю трубку проглотить, — сказал Сергей.

— Ага.

Спина Антонины выгнулась, округлые груди вывалились из расстегнутой блузки, а бедра внутри были мягкими и горячими, будто она все время держала грелку между ног.

Сексуальная стерва, этого у нее не отнимешь. Как-то явилась на занятия в голубых «дизелях» в обтяжку, и декан поспорил с преподавателем стилистики на ящик «Двина», носит ли она трусики. Оказалось, носит. Только французские, тончайшие, невиданной формы: треугольничек впереди — и все, даже рука не отличит, где кончается белье и начинается тело. Доцента Голуба после этого открытия три дня трясло. Он угрохал месячное жалованье на коньяк, вусмерть разругался с деканом, ушел из семьи, ночевал в контейнере на заросшем бурьяном садовом участке, а потом якобы предложил Антонине выйти за него замуж. Говорят, она трахнула его еще разок — из сочувствия. И послала подальше.

А может, все это просто болтовня.

Вполне даже может быть. Вот Серега, то бишь Сергей Курлов, ходил с Антониной уже целых два месяца, и за все это время, вплоть до сегодняшнего дня, ничего ему не упало. Ну ни грамма. Сказать кому — не поверят.

Они ходили по Пушкинскому скверу, ходили в кино, в гриль-бар «Под якорем» ходили, даже в кабак пару раз… И что? Да ничего, ровным счетом! В темном кинозале он притянул ее вплотную и только кофточку расстегивать, как она глазищи вытаращила и прокричала ужасным шепотом: «Ты что, с ума сошел?!» И в баре, когда под столом коленки погладил и чуть выше полез — то же самое. Главное, без наигрыша, искренне, глазищи чистые и голос дрожит от возмущения… Думал, думал Серега и решил, что брешут про нее все. Из зависти: все хотят, а никому не обламывается…

А хотят все без исключения, это невооруженным глазом видно. Мужики на нее очень недвусмысленно пялились, даже если у кого на руке супруга законная висела или детишки. А многие липнуть начинали. Все время липли, будто медом им намазано. В основном это были или пьяные, или нарождающиеся скоробогачики из кооператоров да предпринимателей, на дорогих тачках. Денег полные карманы, рожи квадратные, глазки поросячьи, каменные челюсти. Сергею хочешь не хочешь приходилось разговаривать с ними со всеми, хотя какие с этим быдлом разговоры… Приходилось или в торец заезжать, или «мельницу» крутить, или заднюю подсечку демонстрировать. Силу все понимают, сразу отставали, без вопросов, и они с Антониной продолжали ходить дальше.

Волынка эта продолжалась до сегодняшнего дня. Непонятно почему, но именно сегодня, именно здесь, на этой скамейке в обезлюдевшем Октябрьском парке, Антонина вдруг прониклась пониманием, сбросила маску недотроги и сразу стала самой собой. Красивой опытной стервой.

— Ты не бойся, — ласково прошептала она. — Мне не больно.

— Я не боюсь, — хриплым голосом сказал Сергей. — Просто руки вспотели.

— А у меня они никогда не потеют.

Она сложила свою сухую узкую ладошку ковшиком и положила поверх замка Сережиных джинсов, прямо на вздувшийся, горячо пульсирующий бугор — будто птичку поймала.

И сжала легонько. Сергей чуть не взвыл.

— Ладно. А теперь пойдем, — сказала Антонина, убрала руку и встала.

— Куда? — поднял голову Сергей.

— У меня подруга живет на Богатяновке, родители уехали, и она нас пустит хоть до утра…

Вот так. Ясно и понятно. Но чего она тогда привела его в парк, чего сидели, дожидаясь темноты, он даже о замызганных скамейках стал думать… Ну да ладно, какая разница…

Сергей, в котором было метр девяносто росту и центнер с гаком весу, конечно, все сделал так, как она сказала: встал и пошел. Даже рюкзачок ее вызвался поднести — новенький, из мягкой рыжей кожи, с серебряной нашлепкой «Дэниел Рей».