Книга Король забавляется - Наталия Ипатова

— Не надо мне этого говорить! Я знаю, сколько это стоит!

Алое платье, видимое под небрежно распахнутой собольей шубой, перебивало у рыночных продавцов всякое желание торговаться. К тому же Аранта, сама вчерашняя крестьянка, в самом деле знала, за какой бесценок скупаются по деревням эти безумно красивые тканые шерстяные покрывала бежевого цвета с коричневыми и темно-серыми полосами сложного абстрактного узора, известного под названием «Звезды Сомерсета». Приглядела она их давно и купила бы в любом случае, во что бы ни вышли, но возможность сэкономить, дав реальную цену, тешила душу, равно как сознание собственной рациональности. И, возможно, сознание собственной значимости. И власти. Неофициальной, но общепризнанной магии красного платья. Она могла бы взять их задаром и даже внушить торговке, чтобы та осталась довольна, но это было бы… неправильно. В этом городе не найдется ничего, что она не могла бы купить, во всяком случае — ничего материального. Будет только честно, если кто-то заработает на ее счастье. Вот уже несколько месяцев она упивалась собственной правильностью, как девочка, на которую оставили дом. Ей нравилось выбирать вещи и устраивать по своему вкусу быт, сочетая цвета и формы в рамках того, что Венона Сариана назвала бы стилем, а ей дано было интуитивно. Если бы не всякие разные обстоятельства, дела великие, государственные, почему-то считающиеся первоочередными, она задержалась бы в роли хозяйки подольше. Может, даже навсегда. Была какая-то прелесть в том, чтобы не выделяться из всех.

Впрочем, в этом смысле чья бы корова мычала, а ее — молчала. Для того чтобы затаиться в толпе, следовало как минимум отказаться от этого дерзкого цвета некоронованной королевы, свидетельства своих военных, а не постельных заслуг, хотя несведущие полагали, что одно другому не мешало. Красное платье напоминало ей о войне, о том, кем она была когда-то, и о том, кем она еще может стать, если ей приспичит. Собственно говоря — о праве по собственному выбору быть великой или ничтожной, как хочется ей самой. Даже королева не могла позволить себе этого в такой степени. Красное платье тешило ее честолюбие, и при существующих обстоятельствах ничто не могло заставить ее от него отказаться.

Память о войне была еще слишком свежа, и в ее сознании молодого ветерана люди делились на тех, кто воевал, и прочих. Прочие считались вторым сортом, и их не стоило принимать во внимание. Слово их было дешево, а мнение и вовсе ничего не стоило. О тех же, кто воевал не на той стороне, речь шла отдельно. Их в свою очередь следовало делить на убежденных и обманутых. Обманутым нужно было открыть глаза и поощрить к перемене мнения, а убежденные представляли собой опасных врагов и подлежали выявлению и санкциям. Так говорил Рэндалл, а он в своем цинизме неизменно оказывался прав.

Она купила еще обливную глиняную посуду для кухни, сразу полный комплект: миски, кружки, кувшины для воды, замечательно сочетавшиеся по цвету с контрастной узорной каймой льняных скатертей и полотенец. Некоторое время в ее голове вертелась хулиганская мысль присовокупить сюда чеканный серебряный кубок в качестве некоего символа мироустройства и осуществимости желаний и стремлений, но по здравом размышлении она ее отбросила, хотя и не без сожаления: в той социальной среде, где она моделировала свой мирок, за этакую штуку могли и убить.

Наемный слуга отнес покупки в экипаж. Он, видимо, был искушен в деле услужения богатым дамам, потому что долго и со знанием дела перекладывал пледами глиняные фитюльки. Она расплатилась с ним согласно своим представлениям, о справедливости, без посторонней помощи забралась в экипаж, уселась там, расправив юбки и отряхнув с волос первые крупные ноябрьские снежинки, и приказала скучавшему рядом с кучером Кеннету аф Крейгу:

— Домой!

Взяв на себя ответственность за его жизнь, она поневоле теперь к нему присматривалась. Поневоле, потому что он не казался ей ни ярким, ни интересным. К тому же она слегка досадовала на него как на возможную причину ее личных сложностей с Рэндаллом. Хотя справедливости ради следует признать, что в этом деле он был скорее поводом.

Лишившись естественной симметрии тела, он разом утратил когда-то пленившую ее грацию юного, совершенного, почти животного существа. Пустой рукав, заправленный под поясной ремень, каким-то образом стал главной деталью всей его сущности. Он был виден, даже если Кеннет стоял в профиль, повернувшись другим боком. Странно было даже вспомнить, что когда-то этот вечно насупленный юноша напоминал ей солнечный луч.

Он не мог вернуться домой. Крейг аф Конихан, глава его клана и его отец, гордился бы доблестной гибелью сына, но невозможно было представить, как бы он встретил почетное увечье, принятое на государевой службе. Как справедливо заметил Кеннет, в их клане испокон веку не было калек. Никому не дано право омрачать героизм. Жизнь в их глазах была слишком невеликой ценностью, чтобы сравнивать ее с пронзительным воспоминанием о том, каким он был достойным. Если бы он вернулся в степи, лелея обрубок, то одним своим видом осквернил бы все исповедуемые кланом возвышенные идеалы. Кеннет аф Крейг был человек из потока и для потока, частичка того, что позже назовут социум. Своим сознанием он жить не умел. Может, у него и не было собственного сознания, или оно было младенческим. В последнем случае оставалась слабая надежда.

Все время, пока он таскался за нею следом, всем своим видом он выражал очевидную в принципе идею, что на самом-то деле она ничуть в нем не нуждается. Сперва по негласному соглашению он прокладывал ей путь в толпе. Потом оказалось, что с этой функцией вполне справляется ее алое платье. Тут Кеннет и вовсе заскучал. С какой стороны ни глянь, он выходил нахлебником у бабы. Самолюбие его было стерто в порошок. Что было бы с ним, когда бы он узнал, что ее харизма останавливает лошадей на полном скаку?! Аранта сочувствовала ему, но не слишком искренне. Мужчины как класс и так присвоили себе слишком много привилегий. Кеннет по-прежнему боготворил Рэндалла, хотя, как подозревала Аранта, сам навевал королю не слишком приятные чувства. Никому не по душе напоминание о долгах. А Кеннет был к тому же еще и напоминанием о поражении. Незначительном, но весьма досадном для того, кто поражений не терпел. Правда, сам Кеннет нипочем бы не догадался, какое впечатление он производит на того, за кого был счастлив умереть. Рэндалл был не из тех, кто позволил бы читать себя кому попало.

К тому же ей почти не удавалось поймать его взгляд. Это производило неприятное впечатление, раз за разом заставляя вспоминать его последние слова, обращенные к ней перед тем, как его поволокли на операционный стол, и размышлять, сколько в них было истинного чувства. Он сказал, что ненавидит ее. Почему-то это ее задевало. Хотя не настолько, чтобы не ощущать себя… ну, если не счастливой, это было бы сказано слишком сильно, но вполне у дел и на своем месте. Единственным чувством, которое Аранта питала к Кеннету аф Крейгу, была оглушительная жалость. Совсем не то, что желал бы вызывать к себе молодой мужчина, если, разумеется, ему хочется так называться. Иногда ей приходило в голову, что он ненавидит ее в том числе и за жалость. Во всяком случае, в ее глазах эта причина выглядела вполне уважительной.