Книга Господь - мой брокер - Кристофер Тейлор Бакли

Кризис в монастыре…

Аббат обретает духовного наставника…

Информация с небес

День начался так же, как и все дни в монастыре Каны — с перезвона колоколов и шарканья обутых в сандалии ног по потрескавшемуся линолеуму. В свое время это был полированный мраморный пол, но мрамор уже давно продали, чтобы расплачиваться за предметы первой необходимости в период тяжких испытаний. С нищетой мы к тому времени уже свыклись, но мало кто из нас представлял себе в то прохладное сентябрьское утро, насколько угрожающим становится наше положение.

Начинался второй год моего послушания, и я был глубоко взволнован: после традиционного годового молчания мне было вновь разрешено говорить.

Весь этот год я — молча — задавался вопросом о том, что думают обо мне братья монахи. Жизнь биржевого маклера с Уолл-стрит я променял на жизнь, посвященную молитвам и покаянию, свой портфель — на четки, гул операционного зала фондовой биржи — на григорианские песнопения. Как-то раз, когда я, стоя на коленях, тщательно мыл линолеум (стараясь не слишком сильно нажимать на щетку, чтобы тот не потрескался еще больше), до меня донеслись слова брата Фабиана, сказанные брату Бобу: «Сдается мне, „брат Заправила“ покупал втридорога, а продавал по дешевке!» Эта обидная колкость упала на благодатную почву, и все монахи стали звать меня братом Запом. Никогда еще мне не было так мучительно тяжело не нарушить обет молчания, как в ту минуту, но потом я напомнил себе, по какой причине искал убежища, пытался скрыться от алчного мира. К тому же, надо признаться, эти двое были не так уж и далеки от истины. Как сказал мне мой директор-распорядитель в тот день, когда я был уволен из фирмы: «Сейчас наблюдается одна из самых благоприятных тенденций к повышению курсов за всю историю биржи. Как же вы ухитрились потерять так много денег наших клиентов?» Мне нечего было ответить. Я вышел и направился по Уолл-стрит в бар Слаттери.

— С добрым утречком, — сказал Слаттери. — Как обычно?

Как обычно? Сколько же времени я уже сижу здесь по утрам, читая «Джорнал» и накачиваясь «кровавой Мэри»?

— Слаттери, — ответил я, — позвольте задать вам один вопрос, по-дружески: как по-вашему, я уже превратился в пьяницу?

Он задумчиво посмотрел на меня и спросил:

— А что, это мешает вам на работе?

— Уже нет, — признал я.

Это почти все, что сохранилось у меня в памяти о том дне. Очнулся я в подсобке, лежа на животе рядом с ящиком, полным бутылок с надписью «Кана 20-20» на этикетках. С большим трудом, приложив немало усилий, я встал на колени и тщательно осмотрел одну из бутылок, в которой, судя по виду, было красное с оранжевым оттенком вино. Я отвинтил крышечку и выпил глоток. Внезапно я пришел к убеждению, что жидкость, находящаяся сейчас у меня во рту, сильно отдает смесью виноградного напитка «Кул-Эйд» с аккумуляторной кислотой, хотя сам этой смеси ни разу в жизни не пробовал. Я выплюнул жидкость на пол и, шатаясь, поплелся в туалет прополоскать рот от скрипевшего на зубах осадка. Когда меня нашел Слаттери, я, уставившись в зеркало, сковыривал с зубов пятнышки, подозрительно напоминавшие частицы ржавчины. Слаттери уже закрывал заведение на ночь, но я, чувствуя неприятный вкус во рту, принялся молить о чашечке кофе. Он налил мне чашку за стойкой бара.

— Знаете что, — оказал он, когда я, обжигаясь, пытался отхлебнуть кофе, — наверно, вы не созданы для Уолл-стрит. Гляжу я на вас тут по утрам и думаю, что хотите вы только одного: удрать с биржи. А ведь это можно и без выпивки сделать.

Его слова обожгли меня сильнее, чем кофе, хотя и не так сильно, как вино. Возможно, я и вправду не был создан для работы на бирже.

— Удирайте отсюда, — настаивал Слаттери. — Поезжайте за город. Помните, как выглядит трава?

Он показал на календарь, на котором было запечатлено нечто, похожее издалека на сельскую местность — какое-то поле с коровами. А может, и с овцами. Я был не в состоянии отличить одних от других на яркой, красивой фотографии.

— Это овцы или коровы? — пробормотал я.

— Это монахи, пьянь слепая.

— Ах да, верно.

Это была пасторальная сценка. Монахи, занимающиеся чем-то пасторальным. Возможно, с овцами. Я по-прежнему был не в состоянии разобрать.

— Почему монахи? — спросил я. Он пожал плечами:

— Это они делают «Кану 20-20».

Я вздрогнул и глотнул кофе.

— Я пролил немного в подсобке. Прошу прощения. Я вытру.

— Отвратное пойло, — сказал Слаттери. — Здесь им торговать нельзя. Я отдаю его пропойцам. Зато там чудесные места, добрейшей души создания, да и причина, черт возьми, уважительная, не правда ли?

— О чем это вы? — спросил я. — Об овцах или о монахах?

Туман в глазах, этом древнем зеркале души, рассеялся уже настолько, что я сумел наконец разглядеть изображение на календаре. На заднем плане, на покрытом зеленью холме над монахами в винограднике, возвышались кирпичное здание и церковь.

— А места там, похоже, и вправду чудесные.