Книга Тело Дженнифер - Одри Никсон

Я — бедняжка Ниди. Так меня обычно называют. Ниди — это сокращенно от Анита, но я уже забыла, когда в последний раз слышала свое полное имя. Все, вслед за Дженнифер, зовут меня Ниди или бедняжка Ниди.

На самом деле, я — вовсе не бедняжка, и имя никакой особой роли в моей жизни не играет, как могло показаться на первый взгляд. Я не бедствую, и мне ничего не нужно… кроме мести. О, как же я о ней мечтаю!

Правда, пока что я сижу в своей комнате, точнее в палате, и, как в начальной школе, переплетаю между двумя прутьями оранжевую пряжу. Вот уж точно — к семнадцати годам я стала настоящей мастерицей.

Заняться больше нечем. Из мебели — только кровать с подушкой и колючим одеялом да комод с выдвижными ящиками, одновременно служащий столом. Есть еще зарешеченное окошко, но смотреть из него неинтересно. Я и так знаю, что увижу: трехметровую ограду с колючей проволокой наверху. И, тем не менее, это не совсем тюрьма, скорее колония для несовершеннолетних, а точнее психиатрическая лечебница с минимальной изоляцией заключенных. Врачи постоянно пичкают нас таблетками, а если кто-нибудь начинает буянить, его тут же помещают в одиночную палату.

Нахожусь я в женской исправительной клинике неподалеку от мерзкого, кишащего пиявками озера Лич.

Иногда, когда думать мозг уже отказывается, я перечитываю почту. Приходит множество писем, посылок, фотографий и даже нижнего белья. Кажется, пишут мне чаще, чем Санта-Клаусу и Заку Эфрону вместе взятым.

Хотя… Неудивительно!

Порой люди пишут, что они молятся за меня. Обещают, что все будет хорошо, если я уверую в Христа. Я молюсь вслух, но ничего не происходит. Никто не оживает, никто не сходит с креста. Не знаю… Наверно, становиться верующей уже как-то поздновато.

Иногда какие-то кретины шлют мне подарки. Они увидели мою фотографию в газете и теперь предлагают руку и сердце. Надеются, что смогут спасти меня от горя. Неужели они, правда, верят, что я стану встречаться с человеком, влюбившимся в заключенную? Еще чего! Возможно, я и сбрендила, но надежду отнюдь не потеряла.

На комоде стоит фотография Чипа. Думали, я постараюсь спрятать ее как можно дальше? А вот и нет. Я каждый день гляжу на нее, пытаясь забыть нашу последнюю встречу: Чип лежит на земле, рука разодрана, торчат ребра, вытекают внутренности.

Раздается стук, и в палату заглядывает Реймундо. Он сообщает, что занятия начались пять минут назад (а то я без тебя не знаю!), кладет на комод лекарства и уходит. Я всегда принимаю все, что дают, — а зачем мне здравый рассудок?

Сбрасываю пижамные штаны, чтобы надеть спортивный костюм, и замечаю шрамы. Они даже начали мне нравиться — типа я бывалая. Ощупываю припухшие рубцы на бедрах. Да, драка была та еще.

Надеваю спортивные шорты и тапочки с зайцами. И ничего смешного! По-моему, они милые. И так замечательно украшают модные здесь мешковатые брюки и оранжевую футболку.

Нас выводят на улицу и разрешают побегать. На площадке для бадминтона играет оперная музыка. Ее передают по громкой связи. В бадминтон играют самые странные девушки. Одно такое беззубое чудо улыбается мне посредине игры, а затем бьет соседнего игрока ракеткой по ноге. Несчастная же из другой команды не знает правил и колотит не по волану, а об стену. Врачи же с интересом за нами наблюдают и улыбаются как идиоты.

Добро пожаловать на Олимпийские игры для психов — таких соревнований здесь проводится немало. Предполагается, что они помогают нам подавить агрессию. Вместо тесаков у нас теперь ракетки. А вот у тех ненормальных, что прыгают в углу, — скакалки вместо бомб. В процесс включаются даже любители резать себе кожу, конечно, когда они немного приходят в себя. У одной такой девочки во время прыжков развеваются на ветру повязки.

Лично я считаю, что врачи специально стараются нас измотать: вялые заключенные не станут буянить. Но со мной этот старый номер не пройдет. Я — буйная. Так написано в моей карте красным цветом и затем подчеркнуто: БУЙНАЯ. На приеме у врача я заметила еще кое-что: под «АНИТА „НИДИ“ ЛЕСНИЦКИ» указано «ГАЛЛЮЦИНАЦИИ» и «ИДЕЯ ФИКС». То есть я сумасшедшая. И не виновата в убийстве, как утверждает моя мама. Но если у меня идея фикс, почему я не собираю здесь толпы поклонников? Не пытаюсь вдохновить их на действия? А ведь это не так трудно. Достаточно рассказать, что я видела, через какую кровавую бойню прошла… Да через секунду все начнут меня боготворить! Но я стараюсь держаться в тени. Хотя и не всегда получается.

За обедом все сидят по парам. Даже у беззубой есть подруга. Я же беру металлический поднос с тостом и сажусь за стол одна.

Очень стараюсь не привлекать к себе внимания, но обычно не выходит. Меня никак не оставят в покое! Сегодня вот пристает диетолог. Она как будто выжидает, пока я съем в одиночку свой тост, а затем подходит к столу и спрашивает:

— Всего один?

— Я люблю тосты, — кротко отвечаю я, избегая ссоры. Жду, пока она уйдет.

— Это хорошо, но, по-моему, одного тоста недостаточно. Он не сможет поддерживать твои силы в течение дня. Может, лучше съешь побольше углеводов?

То ли меня бесит, что она мне указывает, то ли — что она уродина, то ли ее голос, похожий на царапанье ногтями подоске. В общем, я злюсь. И не в первый раз за последнее время. Ору:

— МОЖЕТ, ЗАТКНЕШЬСЯ??? — и, вскочив, с разворота бью диетолога ногой по лицу. До сих пор не пойму, как я среагировала так быстро.

Эта гадина падает на колени, из носа у нее течет кровь. Все кричат, а меня хватают два санитара. Я сопротивляюсь и умудряюсь харкнуть диетологу в лицо. Это все она виновата! Подбегают еще два санитара и тащат меня по коридору. Я ору. Подумать только! Чтоб увести такую маленькую девочку, как я, понадобилось четверо здоровых мужчин. Оглядываюсь, и как раз вовремя: замечаю, что диетолог сплевывает зуб.

Разумеется, меня отправили в одиночную камеру. Сижу в ней и плачу. Здесь мне и место! Не понимаю, что происходит. Клянусь, раньше я такой не была. Никогда не стала бы никого бить. Я была нормальная… насколько это возможно в подростковом возрасте. Но из-за убийств мне стало казаться, что внутренние барьеры исчезают. Я трещу по швам, как джинсы, которые я сшила на домоводстве. Разваливаюсь, как шаурма. Чувствую мертвую опустошенность внутри.

Да, помимо всего прочего, нас обучали в школе домоводству.

В одиночной камере я не впервые. Она, кстати, не так уж и плоха. Бетонная, но довольно большая. Можно лечь на спину и вытянуться в полный рост. Высоко под потолком — окошко. В него вполне можно пролезть, конечно, если удастся, как по волшебству, взмыть на четыре метра вверх.

Стараюсь заснуть, но обычно сон меня не спасает. Вижу странные образы, улыбающиеся черепа, наполовину съеденные лица. И в голове у меня снова и снова играет эта дурацкая песня — победитель хит-парадов. Стоит закрыть глаза, как начинают бить барабаны: