Книга Десант стоит насмерть. Операция "Багратион" - Юрий Валин

8 июля 1941 года.

Грунтовая дорога в 6 км юго-восточнее города Сенно

Танк не горел. Стоял с распахнутыми люками-ушами, так и не взобравшись на дорогу через глубокий кювет. Ствол орудия БТ-7 тянулся к окраине городка, словно надеясь еще хоть разок выпалить по врагу. Безнадежно.

На поле замерли еще танки. Наши, темные, выгоревшие, убитые. Отсюда батальон атаковал город и напоролся на немецкие ПТО…

Красноармейцы смотрели на умерший танк, младший политрук Лебедев рассматривал растоптанную рядом с катками пачку «Норда». Белые гильзы папирос уже побурели в дорожной пыли. Слоновая кость — символ патетической смерти. Отвратительный, чуждый декаданс.

В смерти не было ничего торжественного. Жженая умбра, охра с преобладанием сепии. Приглушенные тона. Иногда аспидно-серый, оскорбительно не совпадающий с азуром летнего неба. Всё безнадежно.

Андрон Николаевич Лебедев был художником. Нет, конечно, у него имелось личное оружие, кубари на малиновых петлицах и еще не успевшее истереться удостоверение начальника клуба Старо-Обальского гарнизона. Но Андрон был художником. И в жизни, и глубоко в душе.

Здесь, у безнадежного проселка, художнику делать совершенно нечего. Сновидение дурное. Кошмар. Очнуться, прийти в себя, отрезветь. Нет, просто бред какой-то.

Андрон повертел в руках фуражку и снова пересчитал папиросы на земле. Восемь. «Норд» он никогда не курил. Гадость навозная. В сельмагах такими торговать и то стыдно. Но курить хотелось безумно.

Нет, его не должно быть здесь. Разбитый проселок, вонь умершего танка. Тишина. Утренней бешеной канонады словно и не было. Изредка доносился далекий треск винтовок, самоуверенно вплеталась в него пулеметная очередь. Самолетов не было, глухого уханья танковых орудий не было, оглушающих разрывов снарядов и бомб тоже не было. Ничего не было. Исчезла дивизия. Убита, раздавлена, разгромлена. Это конец. Хотелось пить.

Стоял мертвый танк.

— Тут, видать, батальонного комиссара и вбило. Хлопцы рассказывали. Башню, вон, насквозь. Они ш головными на город шли. Вы, товарищ младший политрук, сами-то знали Савченко? — прохрипел сержант.

— Нет, я же из комендатуры, — пробормотал измученный Андрон.

— Это, идти нам нужно, — сказал красноармеец Седлов. — Вон он — хутор.

— Шагом марш. И без разговорчиков, — машинально приказал Андрон.

Сержант Барбута вздохнул и зашагал по разбитой колее. Винтовку он нес все-таки удивительно неизящно. Словно грабли колхозные.

Прихрамывая за бойцами, Лебедев вновь остро ощутил, что он для них чужой. И цветом петлиц, и вообще. Не должно быть Андрона Лебедева на этой не просохшей после вчерашнего дождя дороге, ведущей в пугающее никуда…

Дорога вела к хутору у развилки проселка. Туда и следовал крошечный отряд младшего политрука Андрона Лебедева. Художника.

Странное стечение обстоятельств. Фатальное. Три дня назад, всего три дня назад, через Старую Обаль катилась лавина техники. Сотни краснозвездных танков, артиллерия, тягачи, грузовики с пехотой. Красная Армия наконец-то наступала. Андрон, остро чувствуя причастность к этой бронированной, всесокрушающей волне, метался между клубом и крошечной городской типографией. Печатали боевой листок. В две краски — «В грозный час». Мальчишки из клубного театрального кружка отчаянно запрыгивали на подножки машин, совали еще пачкающиеся листы газеты в кабины, в руки сидящих в кузовах бойцов. Своевременно и организованно выполнила задачу городская комсомольская ячейка. Усталый политрук дивизионного политотдела пожал руку, поблагодарил…

Бесконечная колонна техники все катилась по узким улочкам. Заглохшие машины оттаскивали вплотную к домам, матерящиеся механики пытались завести двигатели-саботажники. Старая Обаль стала оливково-пепельной от пыли. Груз с машин спешно перебрасывали на исправные грузовики, мехкорпус шел к фронту, бить врага, о задержках не могло быть и речи. Андрон по приказу коменданта принял в клуб на временное хранение кинопроектор, банки с фильмами и походную дивизионную библиотечку — новенький фургон политотдела забили снарядными ящиками. Уже темнело, измученные клубные комсомольцы помогали втискивать тяжелые ящики в узкую дверь грузовика-фургона. На улицах вечно тихого городка звенел металл, взревывали двигатели — походный порядок дивизии порядком растянулся, спешно формировали колонну из отставших машин.

…В полночь Андрон трясся в кабине «ЗИСа». Колонна из одиннадцати единиц техники догоняла дивизию. И пусть старшим колонны был старший лейтенант-механик, но вел машины младший политрук Лебедев — за три месяца успел, пусть и поверхностно, изучить окрестности городка. Двигались без фар, практически на ощупь. В кармане гимнастерки лежало предписание. Да, пусть и временно, но прикомандировывался Андрон к самому боевому бронетанковому соединению. Несмотря на усталость, чувствовалось некое опьянение, щекотал холодок предчувствия. Пусть не на фронт, но к фронту. Услышать грозную канонаду, увидеть стальную, уходящую в бой лавину, поймать, запомнить то редчайшее ощущение полного единения людей и стали. Закрепить в эскизах, потом на холст… Представить картины вступительной комиссии… В жесткой полевой сумке лежал хороший ленинградский блокнот, ждали в кармашках тщательно отточенные карандаши.

Андрон знал, что и сумка, все еще пахнущая новой кожей, и эти ремни, и эта трясущаяся ночь — они мимолетны. Война закончится, младший политрук Лебедев (к тому времени, вполне возможно, уже и не «младший») снимет форму и все-таки поступит в ЛИЖСА.[1]Да, дважды прокатывали, но теперь и опыт есть, да и к кандидату в члены ВКП(б), вернувшемуся из действующей армии, совсем иное отношение. Только попробуйте с этим быдловатым приговором «серо и весьма посредственно» завернуть.

Андрон знал, что он художник. Очень талантливый художник. Когда-то сказали, что за плечом мальчика стоит сам «солнечный Феб». Это было правдой. Атеизм не отрицает врожденного таланта и вдохновения. Бога, конечно, нет, но есть призвание и Талант. Пусть далеко не все могут разглядеть искру Таланта, истинный Художник выше насмешек. Война, клубная работа, возня в доме пионеров и бесконечное оформление лозунгов и праздничных плакатов — все это временно. Эскизы, мольберт, кисть, оживающая силой таланта… Признание придет. Истинно ценны и дороги Художнику лишь его образы, его чувства, его мысли. Ради точного образа, ради одного гениального мазка он и работает долгие годы.