Книга Наши павшие нас не оставят в беде. Со Второй Мировой – на Первую Звездную! - Юрий Стукалин

В ожидании страшного мига дикой, нестерпимой боли я инстинктивно сжался. Смерть меня не пугала. Каждому суждено умереть рано или поздно. Банальная и все же чертовски верная истина. Но боли я не почувствовал. Мощный удар пулеметной очереди вжал меня в спинку сиденья, пули разодрали грудь, а вспышка беспощадного, пожирающего самолет огня ослепила, обожгла глаза. Холод, беспамятство, а затем накатывающее волнами тепло. Легкое, приятное, согревающее. И ни звука кругом. Абсолютная, безбрежная, убаюкивающая тишина. Она окутывала и несла успокоение. А может, так и должно быть, когда ты покидаешь этот бренный мир, уходишь в никуда, в пустоту и сам становишься никем и ничем? Безмятежность и благодатный покой.

Получается, права была вырастившая меня в одиночку бабка Тоня, говоря, что жизнь не кончается земным бытием? Я по-доброму посмеивался над ней, подсовывал атеистические брошюрки: «Ты б, мама, почитала, набралась уму-разуму». Антонина Семеновна лишь отмахивалась, а иной раз и сердилась, называя меня дурнем. Я не обижался, слишком любил ее и всегда называл мамой, несмотря на то что кровного родства у нас не было. Взяла оставшегося сиротой чужого мальчишку и воспитала. Она очень гордилась, когда я поступил в 7-ю военную школу летчиков имени Сталинградского краснознаменного пролетариата, а потом выполнял интернациональный долг в небе Испании. К началу войны с гитлеровцами я уже командовал звеном и считался в полку одним из наиболее опытных летчиков.

Второй год шла чудовищная, кровопролитная война. Я бил немцев ожесточенно, с остервенением – мстил изуверам за разрушенные города и сожженные деревни, за убитых и угнанных в рабство советских людей, за погибших товарищей. А несколько дней назад получил письмо от давней подруги матери. Короткое, вполстранички. Всего несколько строк, написанных нетвердой рукой малограмотной старушки, – о том, что Красная Армия выгнала, наконец, из нашего родного городка фашистскую сволочь, но мать не дожила до этого счастливого дня. Заплясали перед глазами и без того неровные строчки, когда прочитал в конце: «Убили нашу Тонюшку германцы. Воюй Егорушка храбро и товарищам своим передай штоп злодеев фашиских окаянных уничтожали».

Никому о письме я ни слова не сказал. Иначе бы отстранили от полетов на несколько дней, пока не приду в норму. Потому как в таком состоянии обязательно буду лезть на рожон. Снова поднял Ил-2 в небо, чтобы драться с фашистами. В памяти всплыли отрывистые картинки последнего боя: рой «Мессершмиттов», накинувшийся на выстроившихся в круг штурмовиков, немецкий ас с пиковыми тузами на борту, страшная боль в простреленной груди, и злая, исступленная радость от вида задымившегося, вошедшего в штопор «пикового туза», которого смахнул с неба мой стрелок-радист. А затем кромешная тьма и загадочный умиротворяющий свет, пробивающийся сквозь закрытые веки.

Я с трудом приоткрыл глаза. Веки тяжелые, словно налиты свинцом, перед взором все расплывается, сплошной туман, но в теле приятная легкость и совсем нет боли. Ощущение, будто ты птицей неспешно паришь в теплом, густо обволакивающем воздухе. Неужто такова смерть на самом деле?! Легкая, безмятежная. «Вот помрешь безбожником, – ворчала иногда бабка Тоня, – и не пустят тебя ангелы в Рай. Будешь вечно гореть в адском пламени со своим бесом усатым». Я хмурился, когда она поминала недобрым словом товарища Сталина, опасаясь, что услышит кто ее крамольные речи да донесет. А теперь получается, что не ошибалась Антонина Семеновна, ведь невозможно выжить после такого побоища в небе!

Льющийся сквозь молочную пелену тумана мягкий, приглушенный свет вдруг стал намного ярче. Я непроизвольно зажмурился, а когда вновь открыл глаза, увидел склонившихся надо мной двух мужчин в аквамариновых комбинезонах странного покроя. Один из них был совсем молодым, с копной темных волос, а другой лет на тридцать постарше, уже седой. Незнакомцы смотрели на меня с тревогой и интересом. Первой мыслью было, что передо мной ангелы, но я тут же отогнал ее. Больше эти двое походили на врачей. Да и дышу я, вижу, ощущаю запахи. Неужели выжил?!

Зрение понемногу прояснилось. Я лежал в каком-то контейнере, стоящем посреди поражающего своими огромными размерами помещения. Полный обзор ограничивали матовые стенки контейнера, но потолок, во всяком случае, был очень высоко.

Молодой незнакомец заговорил на иностранном языке, но я не смог разобрать, на каком именно, сплошная тарабарщина. Лингвистом я всегда был никудышным. Даже в школе летчиков, где по большинству предметов меня постоянно ставили в пример сокурсникам, преподаватель немецкого языка с трудом вытягивал мои оценки.

«Я в плену? – от этой мысли похолодело внутри, тревожно кольнуло сердце. – Выжить чудеснейшим образом и оказаться в лапах врагов! Только этого не хватало!»

Но язык явно не был немецким, уж узнать картавый лай фрицев у меня бы знаний хватило.

Тот, что постарше, благожелательно улыбнулся и произнес на чистом русском языке:

– Не волнуйтесь, все в порядке. Вы живы и находитесь среди друзей в лаборатории штаба войск.

Молодой тем временем сконфуженно взмахнул руками, словно поражаясь своей забывчивости, склонился и быстрым выверенным движением вставил мне что-то в ухо.

– Теперь вы меня понимаете? – смущенно спросил он уже по-русски.

Я слабо кивнул в ответ.

– Профессор Олег Левин, – представился тот, что постарше. – А это, – он кивком указал на молодого, – мой ассистент Айра Хоскис.

Я промолчал. Наверное, сейчас было бы вежливым в ответ назвать свое имя, но оставалось слишком много неразрешенных вопросов. Я до сих пор не понимал, где нахожусь и что за люди суетятся передо мной. А вдруг действительно в плену?! Пусть и говорит один из незнакомцев на русском, это еще ничего не значит. Предатели всегда были, есть они и сейчас.

– Как он? – раздался басовитый мужской голос.

Говорящего скрывали стенки контейнера, но я не сомневался, что речь идет обо мне. В подтверждение Айра повернулся на голос.

– Рефлексы и показатели в норме, но шок еще не прошел и ораксиден немного завышен, – пояснил он.

– Это проблема?

– Нет, Советник, полагаю, что это поправимо, – пожимая плечами, ответил Левин.

– Эй, солдат! – Над кромкой контейнера появилось довольное лицо человека в запыленном темно-синем мундире. – Как себя чувствуешь?

– Неплохо, – едва слышно проговорил я.

– Отлично! – неизвестно чему еще больше обрадовался Советник. – Тогда поднимайся!

– Но мы не можем сейчас, – вмешался профессор. – Он еще не готов. Потребуется время на реабилитацию.