Книга Драматург - Кен Бруен

Посвящается

Габриелле Лорд

(королеве преступлений)

и Донне Мур

(прекрасной писательнице)

Лемсип и греческий йогурт. Это я принимаю ежедневно. Лемсип — от простуды, которую, как мне кажется, я подхватил. Частое шмыганье носом скорее результат употребления кокаина, но я не собираюсь в этом признаваться. Йогурт — потому, что я где-то вычитал, что он полезен — во всяком случае, мне так кажется — и уничтожает бактерии. Если добавить ложку меда, то не так уж и противно. Если честно, то мой желудок совсем отказывает, а биопродукт немного облегчает жизнь.

Шесть месяцев я был чист и трезв. Хотя если трезвость означает здравомыслие, то я тут пас. За это время я не выпил ни капли алкоголя. Я покончил с кокаином не потому, что хотел завязать. Мой поставщик погорел, а другого источника я не смог найти. Мне было так погано без выпивки, что я решил заодно покончить и с кокаином. Уже если начал, не останавливайся. Смертельное трио: выпивка, кокаин и никотин — сколько же лет я на них впустую потратил. Хотя я все еще курил. Я что хочу сказать, поимейте совесть, разве я и так не большой молодец? Кто знает, может, пройдет сколько-то времени, я и с курением завяжу. Но самое дикое, самое безумное заключалось в том… что я начал посещать мессу.

Фью.

Только подумайте. Однажды в воскресенье, когда душа молила о глотке спиртного и я устал от самого себя, я зашел в собор. Пел Сонни Мэллой, и, вау, это было нечто. Вот я и пошел снова. И дело дошло уже до того, что священник теперь кивал мне и говорил:

— До следующей недели.

Мне нравилось сидеть в задних рядах, смотреть, как солнечные лучи пробиваются через витражи в окнах. Когда свет заливал потолок, я испытывал нечто, сходное с покоем. В церкви всегда было полно народу, священники работали посменно. Сменяли друг друга в приходах. Выпивка, разумеется, сопутствовала мне на всех жизненных уровнях. Когда я наблюдал за калейдоскопом красок, я вспомнил рабочего, который делал эти окна. Парня из Дублина, его звали Рей, он умер от цирроза печени. Когда я навещал его незадолго до его смерти, он сказал:

— Джек, я лучше умру, чем стану трезвенником.

Его мечта исполнилась.

Стюарт, мой поставщик наркотиков, жил около канала. Внешне он больше напоминал банкира, чем торгаша дурью. Разумеется, его кредо были деньги. У нас были странные взаимоотношения: он описывал мне последний продукт, его действие, побочный эффект и даже опасности. Казалось, я Стюарта забавляю. Сколько еще бывших полицейских, которым за пятьдесят, он снабжал? Я был для Стюарта некоторым образом свидетельством его удачи. Меня он постоянно поражал. Парень под тридцать, он был всегда аккуратно одет. Воплощение молодого ирландца, демонстрирующего все черты этого прекрасного возраста: умен, уверен в себе, образован, меланхоличен, жаден. Они не вляпывались в то же дерьмо, что и мы. Восстание 1916 года значило для него столько же, сколько и полиция, — иными словами, ничего.

Меня познакомила с ним Кэти Беллинггем, бывший панк и бывшая наркоманка из Лондона, которой удалось выправиться в Голуэе. Она спуталась с моим приятелем Джеффом, владельцем бара, и теперь у них дочка, страдающая болезнью Дауна. Когда мне было плохо, очень плохо, я воспользовался дружбой, надавил и получил имя дилера. После этого я обращался к Стюарту много раз. Потом его замели, дали шесть лет, и он сидит в Маунтджойе.

Я жил в гостинице «Бейли», которую держала женщина за восемьдесят. Мне недавно дали новую комнату, почти отдельную квартиру. Больше всего мне там нравятся потолочные окна: я могу видеть небо. Подумать только, я испытывал связанную с этим бесконечную тоску. Если бы я смог когда-нибудь понять, о чем я тосковал, я мог бы быть счастливым. Но вряд ли это произойдет в ближайшем будущем. В огромном шкафу висела моя одежка из благотворительных магазинов. До недавнего времени у меня имелось кожаное пальто, купленное в «Камден Лок». Пальто сперли во время мессы. Если я увижу его на священнике, то, честно, я отдам ему и шляпу. Вдоль стены выстроились мои книги — сборники детективов, поэзии, философии и всякая всячина. Книги меня утешают. Иногда даже придают уверенность.

Я ограничивал себя в куреве: пять сигарет в день, — и если есть более изощренная пытка, я о ней не знаю. В качестве еще одного шага к исцелению, я даже сменил марку сигарет. Теперь покупал «Силк Кат» — вроде в них меньше смолы. Главный прикол табачных компаний: недавно выяснилось, что эти сигареты «ультра» являются куда более опасными, чем обычные разрушители легких. Я это знал, но, казалось, моя грудь довольна таким поступком. Джефф, мой друг, купил мне месячный запас этих сигарет. Они лежали в ящике стола, символизируя одновременно обвинение и сильное желание. Очень похоже на ныне поредевшие ряды священников.

Когда приговорили Стюарта, я решил, что с ним можно навеки проститься. Он был не из тех, кто мог долго продержаться в тюрьме, они съедят его заживо. Когда его посадили, я был в пабе «У Нестора», сидел над чашкой остывшего кофе. Я рассказал о Стюарте Джеффу, поведал вкратце историю наших отношений. Джефф, протирая стаканы, выслушал меня до конца и спросил:

— Ты теперь чист?

— В смысле, не наркоманю?

— Ага.

— Да.

— Тогда пошел он в задницу.

Я подумал, что Джефф слишком суров, и сказал:

— Это слишком сурово.

Он взглянул мне прямо в лицо, помолчал и произнес:

— Стюарт торговал дурью. Как только таких подонков земля носит!

— Мне он вроде нравился.

— Это так на тебя похоже, Джек, всегда защищаешь всякое дерьмо.

Ну что на это сказать? Я ничего не нашел. У края стойки сидел вечный часовой. Типичная особенность ирландских пабов, по крайней мере старых. Часовые сидят, положив руки на стойку, перед ними кружка с пивом, всегда наполовину полная или наполовину пустая — как посмотреть. Они редко разговаривают, разве что иногда произнесут: «Лета так и не будет» или «До Рождества так и не найдем».

Недавно закончился Кубок мира, вернее то, что от него осталось. Слухи о тайных сговорах, подкупленные боковые судьи, безобразные рефери — всё превратило спорт в кошмар. Часовой заявил:

— Этих камерунцев ограбили.

Я воззрился на него, и он добавил:

— Я ставил на Италию, семь к одному, так пять голов не засчитали. Возмутительный позор.

Беда в том, что часовой был прав. Но он становился очень подозрительным, если вы с ним соглашались, поэтому я беспечно улыбнулся. Похоже, это его удовлетворило, и он снова уставился в свою кружку. Не знаю, что он надеялся там найти, может быть, выигрышные цифры в лотерее или ответ Имонну Данфи. Я спросил Джеффа:

— Сколько я должен тебе за кофе?