Книга Садовник - Стефани Бодин

Никто и никогда не собирался показывать мне видеозапись отца, и он мог остаться для меня таинственным незнакомцем. В день, когда чау-чау в клочья изодрал мне щеку — день рыданий, крови и боли, — я впервые услышал отцовский голос. Мне было пять.

Тогда, десять лет назад, я ждал у дороги детсадовский автобус. Пират — пес наших соседей Шефферов — вынюхивал на лужайке место, чтобы опорожниться. Я знал его еще щенком и всегда подзывал к себе, чтобы погладить. Но на этот раз, едва моя нога в синем ботинке с развязавшимся шнурком ступила на соседскую территорию, он как бешеный набросился на меня. Падая спиной на траву, я успел лишь пискнуть — слишком слабо, чтобы кто-нибудь услышал и пришел на помощь. А затем стал кричать. Что было сил.

Разом хлопнули двери: на улицу одновременно выскочили мистер Шеффер и мама. Помню, мистер Шеффер, ругаясь на чем свет стоит, пинком сбросил с меня Пирата, а мама упала на колени рядом со мной, в ужасе широко раскрыв глаза.

— Красавчик мой, красавчик мой, красавчик мой… — причитала она.

— Да помогите же ему! — гаркнул мистер Шеффер.

Опомнившись, она подхватила меня, закинула на плечо и побежала к гаражу. Ее душили рыдания. Моя голова болталась за маминой спиной, дорожка так и прыгала перед глазами, кровь капала с лица, оставляя на бетоне крохотные красные цветки.

Мама уложила меня на переднее сиденье, головой себе на колени, и мы на всех парах помчались в больницу. На поворотах визжали шины, и мне приходилось то и дело хвататься за приборную панель, чтобы не упасть.

Тишину отделения неотложной хирургии нарушили мамины неистовые мольбы о помощи и мои стоны. Кто-то промыл рану. Затем врач обколол мне лицо длинными иглами и стал накладывать швы.

К тому времени боли уже не было. Время от времени ощущалось подергивание на лице. Не в силах открыть глаза, я просто лежал, а мама сжимала мою ладонь.

— Девяносто семь швов. Счастливчик! — В голосе врача звучала отработанная годами невозмутимость. — Лицевые нервы не повреждены.

Он опустил лишь маленькую деталь: рана прошла слишком близко к тем самым нервам, поэтому ни один пластический хирург не возьмется делать мне операцию, и одной половиной лица я на всю жизнь останусь похож на Франкенштейна. Подумаешь, я ведь счастливчик!

По дороге домой в машине стоял металлический запах. Дрожащей рукой мама добавила громкости — по радио звучала песенка из «Улицы Сезам». Мой правый глаз, в который Пират едва не впился зубами, был скрыт повязкой; я таращился левым глазом, боясь повернуть голову, а в руке сжимал награду за мужество — фиолетовый леденец на палочке.

Дома мама устроила меня на диване, подложила под спину подушки. Я все еще всхлипывал, но больно мне не было — спасибо лекарствам. Мама ходила из комнаты в комнату, заламывала руки, беспрестанно сморкалась и вытирала слезы. Через некоторое — довольно долгое — время она остановилась и посмотрела на меня. Вздохнув и покачав головой, принесла видеокассету, вставила ее в магнитофон и присела на краешек дивана рядом со мной.

Левым глазом я рассматривал ее бледное, заплаканное лицо.

— Мейсон, — произнесла она тихо и спокойно. — Раньше я говорила тебе, что твой папа… умер. Это неправда. Просто он пока не может быть твоим папой.

Мне было всего пять лет, и, конечно, я тотчас спросил, а когда же он сможет им стать. Мама не ответила. Просто включила запись. На экране появился человек в зеленой рубашке — видно было только туловище. Человек читал сказку «Как зайчонок убегал». Обычный голос. Кроме синей татуировки-бабочки на правой руке, ничего особенного. Вовсе не такого отца я рисовал в своих мечтах. Но я был маленький, и мое лицо на всю жизнь изуродовали швы. А он, перед тем как начать чтение, произнес слово «сынок».

Я прижался к маме и слушал. Затаив дыхание.

Когда мистер Шеффер снова вывел беднягу Пирата на улицу, выстрела я даже не услышал.