Книга Дитя чумного края - Натали Абражевич

Дитя чумного края

Пролог

«Сиди тихо и жди утра!»

В мягких вечерних сумерках разошелся ветер: свистел, шипел и завывал, увивался вокруг труб и разгонял над ними дымок, швырял по дворам сор.

Осень в этот год выдалась славная не в пример прошлому: теплая и солнечная, с первых дней золотящая листву, перекрашивая ее из цветов Дома Мойт Вербо́йн в цвета Дома Сорс Герре́йн. Вода в реках стояла теплая-теплая, отражающая ясное небо с кипенной белизной облаков; воздух пах вызревшим урожаем, нежностью прелой листвы и прокрадывающейся с утренними туманами сыростью. Благодать.

Братья Ордена ценили эту благодать.

Она не пахла войной и чумой, выгнавшей их с запада. После шести лет боев Духи решили завершить дело не руками слуг своих, но мором. Болезнь пришла с моря с кораблями, на белых и вороных конях понеслась по земле, обнимая черными костлявыми пальцами город за городом, замок за замком. И братьям велели отступать.

Но в их глазах и сердцах память о павших в бою тесно сплелась с памятью о красных лицах с налитыми кровью глазами и черными распухшими языками, о бубонах и карбункулах, уродующих тела, о стонах и воплях, о тяжелом, отупляющем запахе, полном невыразимой мерзости.

Ге́рлаху в память врезался Лесла́у. На улицах захваченного города тела больных лежали вповалку — братьям велено было не прикасаться к ним. Среди прочих была едва живая женщина, изуродованная черными пятнами болезни — закатившая глаза, глухо скулящая, она едва покачивала головой, пока на ее раскрытой груди копошился младенец, пытался среди карбункулов отыскать сосок.

Йо́ран никак не мог забыть деревеньку при маленьком замке в пойме безымянной речушки. Ересь до того разъела души селян, что чумные кидались на рыцарей Ордена, когда те шли на штурм — и потоки вонючей черной крови окрашивали зеленое пламя на орденских плащах в бурый.

Каждый унес с Ильбо́йского полуострова свой кошмар.

Но здесь, в Парвена́у, эти кошмары отступали. Чем дальше братья отходили вглубь страны, тем меньше встречалось чумных деревень, городов и замков с белыми тряпицами на оградах, тем больше прибивающие к земле запахи крови и болезни вытеснялись ароматами усыпанных плодами садов и опадающего золота листьев, тем ярче и благообразнее становился пейзаж с чернотой земли на убранных полях. Парвенау — недаром «край земледельцев» с древнего.

Братья шли маленькой группой. Обходили города, не переступали ворот орденских замков, оставаясь под стенами, с опаской поглядывали на деревни — кто его знает, сами заразные или на месте подцепят. Но путь был долгий, отошли достаточно далеко, и из их десятки никто до сих пор не слег. Одни говорили, что если за пару дней не свалило — Духи миловали; другие — что болезнь прячется и выжидает, сперва пожирая тела тихо и незаметно. Поди разбери, кто прав. Чумные девы коварны.

В Мутную Пашню завернули с удовольствием: милое дело выкупаться не в реке, а в баньке, поесть со стола, поспать на лавке. Деревенька пусть и маленькая, да орденский плащ с зеленым пламенем везде знают. А дураков Духов гневить немного — попробовали бы их верным слугам отказать.

И братья ели, пили и отдыхали три дня и три ночи, но время праздности миновало, и пришел час верной службы.

«Сиди тихо и жди утра!»

Мужчин резали первыми. Поди еще за вилы бы кто взялся или старую дубину вытащил — не хватало еще, шесть лет рубить еретиков, спастись от чумы и пасть на полпути к дому от руки мужика.

Добрая сталь, закаленная кровью неверных, разила споро.

Шультхайс все тряс орденской буллой — нам, де, разрешили. Но что братьям его писулька? Приказано сечь и жечь всех, чтобы не пустить чуму дальше, и что же они — сберегут неблагодарных еретиков? Орден в милости своей даровал им право жить и творить свои мерзкие ритуалы, покуда они не вредны, но как настало время отплатить Духам защитой их верных слуг, так вместо покорной признательности, они принялись покрывать себя позором малодушия. Потому ересь достойна была порицания, потому нет и не будет пощады еретикам.

«Сиди, покуда ночь не истечет».

Женщин с детьми согнали в амбар. Они сбились в кучу, рыдали и молили; их стоны слились с воем ветра в щелях.

Братья условились наперед: отберут десятерых. Присмотрели молодых, крепких и симпатичных, выволокли из общей толпы, передали Йе́прему — он их вывел на улицу и подальше отвел, чтобы свист ветра похоронил крики остальных в саване сумерек.

И четверти часа не минуло, как двое рыцарей и семеро серых плащей вышли из амбара к Йепрему, разобрали по девке и разошлись каждый в свою избу. Ветер снова спрятал крики, а полутемные, отныне бесхозные комнаты — срам.

Братья встретились у околицы, светя себе наскоро сделанными из женских юбок факелами. Хи́нрих поддергивал нидерветы — завязал слабо, а под кольчугой теперь не поправить. Ли́вен мрачно потирал свежие царапины на щеке и не впервые сломанный и вправленный нос — под ним запеклась размазанная кровь.

— Ну что, поджигаем? — спросил Йоран.

Герлах неприязненно наверх покосился, передернул плечами.

— Утром. Ветер разошелся, а ну как займутся поля или лес. Да и переночуем под крышей.

— А если ве́ршниг какой или ка́сны сбегутся? Спалим все к Духам!

— Какой тебе вершниг, тела не остыли даже. До третьего дня Духи их берегут.

— Они праведные тела берегут, а этих-то… — Ливен сплюнул.

— И этих. Духи милостивы к верным и не пошлют нам лишних забот с этими тварями.

— Решайте быстрей, жрать охота.

— И не говори. Из печей еще дым пахнет, бабы ж на вечер уже наготовили.

— Ну и пошли жрать. И утром пожрем. А потом запалим и пойдем. Милое дело, никаких тебе походных безвкусных подошв.

— Зажрался ты, Йепрем. Тебе в ремтере знаешь, что на такое скажут?

— Иди ты. Мы не в ремтере. Жри, пока есть что.

Ветер свистел, шипел и завывал, увивался вокруг труб и разгонял над ними дымок, швырял по дворам листву. Опустилась глухая темная ночь, в какой растворились поля, сады, лес и небольшая деревенька. На западе продолжала тянуть к людям свои костлявые руки смерть, по селам и весям бродили чумные девы йерси́нии, вымирали города и замки. На востоке тихо спал зеленокаменный Лие́сс, город истовой веры и Лунного Огня, не тревожимый никаким ненастьем. Мир замер и замолк.

«Сиди тихо и