Книга В тени скалы - Ирина Владимировна Дегтярева

Ирина Дегтярёва

В тени скалы

© И. Дегтярёва

© ИП Воробьёв В.А.

© ООО ИД «СОЮЗ»

W W W. S O Y U Z. RU

Песчаная буря подгоняла в спину, встречала пыльными горстями, забиваясь под край гутры [Гутра – белый головной убор. Носят как платок под уккал на юге и западе Ирака и в странах Персидского залива. Уккал – черный двойной шнур – Здесь и далее примеч. автора], закрывающий лицо до самых глаз. Ясем Тарек пробирался багдадскими улицами к дому – той норе, которую последние три года он громко именовал домом…

Тарек безвозвратно потерял свой настоящий дом, двухэтажный, с богатой обстановкой, выписанной в основном из Иордании и Саудовской Аравии, с гаражом, где стоял «Мерседес», подаренный ему Саддамом Хусейном.

Обустройством дома занималась жена Ясема – хаджа Бадра. Полная, невысокая, хлопотливая. Она любила делать все сама, не позволяя мужу нанимать прислугу, которую Тарек мог себе позволить содержать. Хаджа Бадра носила белую футу [Фута – платок, которым мусульманские женщины закрывают шею – он ниспадает от подбородка до груди. Белую футу носят совершившие паломничество – хадж], ведь в юности совершила паломничество к святым для мусульман местам и до последних дней своей жизни оставалась чрезвычайно набожной женщиной.

В 2003 году в первые же дни бомбардировок Багдада дом Ясема превратился в груду камней и долго горел от взорвавшегося бензобака «Мерседеса». Тарек видел пламя с конца улицы, опасаясь подойти ближе и быть узнанным в толпе. По городу рыскали агенты американцев – иракские предатели, и ему лучше было оставаться незаметным и числиться погибшим.

Он стоял у невысокой соседской ограды из песчаника, прислонившись к ней плечом, и угрюмо глядел на черный дым. В тот момент он еще не знал наверняка, что и хаджа Бадра, и две дочери погибли от прямого попадания авиабомбы в дом. Еще надеялся.

Сын, двадцатилетний Наджиб, служивший в армии, погиб позже, во время боев за Багдад…

Саддама прятали другие. Тарека отстранили от охраны Хусейна-сайида, да он и сам отстранился. Те, другие, Хусейна и предали. Тарек же был озабочен собственным выживанием и поисками Наджиба. Друзья, а они тогда еще оставались, подсказали, куда свозили трупы солдат с площади. Вроде видели, как погиб Наджиб. Хотя тогда никто не делал различий между гражданскими и военными, а трупы не всегда убирали с улиц…

Вечером, почти в темноте, Ясем пробрался к госпиталю, пряча короткоствольный автомат под полой пиджака, готовый вступить в бой в любую минуту.

К вечеру песчаная буря, встретившая американцев и войска коалиции, чуть стихла. Но песок взвесью пропитал воздух, горький от дыма горевшей нефти. Ею заливали канавы и поджигали, чтобы затруднить попадание авиабомб.

У Тарека перехватило дыхание не только от едкого дыма и песка, но и от надежды, что сын, может быть, все еще жив. Надежда вспыхивала, как сигнальные ракеты, взлетавшие в черное иракское небо, где не было видно звезд из-за пылевого облака.

Удушающий смрадный трупный запах распространялся на несколько кварталов от морга, где не работало электричество, как и почти во всем городе. Трупы лежали и во дворе морга – их уже некуда было класть.

С фонариком, свет которого Ясем прикрывал ладонью, он переходил от тела к телу, выбирая трупы, одетые в форму иракской армии.

Еще с десяток фонарных огоньков блуждали между трупами. Раздавались стоны, вскрики, когда луч света выхватывал обезображенные лица и покалеченные, разорванные на части тела. Тарек смотрел на все это, стиснув зубы, молча. Он и раньше видел похожие картины на ирано-иракской войне, где воевал еще совсем молодым. Однако не думал, что доведется увидеть когда-нибудь такое снова, да к тому же в родном Багдаде, почти превращенном в руины за несколько дней…

Ясем обнаружил Наджиба в вестибюле морга, сильно изуродованного – черно-синего от спекшейся крови и грязи, без правой ноги.

Фонарик задрожал в руке, луч перескакивал с мертвого сына на стену, забрызганную кровью. Ясем выключил фонарь и обхватил окоченевший труп так сильно, словно хотел вытащить Наджиба с того света. Сын остался неподвижным и безмолвным.

Тарек снял с его шеи цепочку с жетоном. Написал на клочке бумаги трясущейся рукой: «Капрал Наджиб Ахмед Тарек, 1981 года рождения», и вложил записку в нагрудный карман кителя. Хоронить сына сам он не смог бы, не знал, где окажется даже в ближайшие часы, не говоря уже о грядущих сутках. Он думал, что и сам не выживет…

Спустя год Тарек пожалел, что бросил Наджиба в госпитальном морге, без погребения. Некуда было прийти на могилу. Вспоминая сына, он только сжимал в кулаке жетон, который с тех пор носил, не снимая.

Ясем выжил… Хотя один Аллах ведал, как он существовал день за днем, прячась от американских военных, цэрэушников, их агентов из местных – предателей иракского народа, в большинстве своем из шиитов и курдов.

Он знал все закоулки Багдада – от борделей, которые процветали в мусульманском Ираке, и наркоманских притонов, до квартир и домов, отстраненных от власти чиновников, избежавших ареста, бойцов Мухабарата [Даират аль-мухабарат аль-амма – Главное управление разведки Ирака. Вело разведывательную и контрразведывательную работу в стране и за ее пределами], занимавших при Саддаме незначительные должности, и сотрудников ССБ [ССБ – Джихаз аль-амн аль-хасс – Специальная служба безопасности Ирака]. Но Ясем нигде надолго не задерживался, не рассчитывая на порядочность приютивших его хозяев. Могли выдать властям. Одни из страха перед самим Тареком или новыми властями, другие из банальной финансовой выгоды, так как за полковника Ясема Тарека обещалось солидное вознаграждение, и не в обесценившихся иракских динарах, а в долларах.

Ясем плохо запомнил те месяцы скитаний и создания своей группы сопротивления из надежных людей. Он то впадал в ярость и готов был выбежать на улицу с автоматом, то в унынии лежал носом к стенке целыми днями в очередной норе, где прятался. То молился истово, то бросался во все тяжкие с алкоголем и наркотиками, не вызывавшими у него привыкания, а только отупение и странные сны, сюжетные, перетекавшие один в другой, что-то из эпизодов подзабытой уже восьмилетней войны с Ираном. Эти сны плавно переходили в явь, и Ясем не всегда внятно сознавал этот переход. А когда и вовсе перестал различать сон и явь, смекнул, что пора браться за ум.

С его опытом контрразведчика и