Книга Русский сыщик И. Д. Путилин т. 2 - Иван Дмитриевич Путилин

Русский сыщик И. Д. Путилин т. 2

ВСТУПЛЕНИЕ

Ивана Дмитриевича Путилина (1830—1893) при жизни называли «гением русского сыска», «русским Пинкертоном и Лекоком», «черным сыщиком», «доморощенным Видоком, обладающим уму непостижимым чутьем гончей собаки»... Сотни раскрытых уголовных преступлений, успешные политические дела (Путилин, например, готовил розыскные материалы к процессу Н. Г. Чернышевского) — были на счету этого действительно великого сыщика, профессионала высочайшего класса.

И. Д. Путилин родился в небогатой семье коллежского регистратора в Новом Осколе. На обучение в гимназии денег не было, и поэтому, поучившись в реальном училище, мальчик начинает служить в разного рода канцеляриях.

В 1853 г. он экстерном сдает экзамены в Петербургский университет за весь гимназический курс! Диплом дал ему право поступить на службу в полицию.

В 23 года Иван Дмитриевич получает мелкую должность младшего помощника квартального надзирателя на Толкучем рынке (Толкучке).

Путилин начинает свою карьеру столь стремительно, что за смелость и мастерски проведенный розыск его тут же награждают орденом Святого Станислава 3-й степени. Уже через год на его груди засверкал другой орден — Святой Анны. Это было началом головокружительной карьеры! Знаки отличия, почести, чины и звания следуют одни за другими с числом раскрытых Путилиным преступлений.

В 1866 г. тридцатишестилетнему Ивану Дмитриевичу Путилину поручено возглавить сыскную полицию Санкт-Петербурга! Главный сыщик государства Российского провел за эти годы тысячи расследований, по уверениям очевидцев, проводя на службе по 20 часов в сутки. Такой образ жизни заметно расшатал здоровье Путилина, и весной 1889 г. он уходит в отставку в чине тайного советника.

Умирает Иван Дмитриевич осенью 1893 г. Состояния семье он не оставил, а вот нам достались в наследство его воспоминания.

С 1890 и до 1917 г. книги Путилина и книги о Путилине, материалом для которых служили его рукописи, стенограммы судебных процессов, подлинные следственные «дела», газетные публикации, заполнили прилавки книжных магазинов. К писателям, которые добросовестно отнеслись к «творческому наследию» И. Д. Путилина, можно отнести Р. Л. Антропова (псевдоним Роман Добрый) и М. В. Шевлякова. В годы Советской власти книги о гении русского сыска не выходили как раз по причине тех самых «политических дел», которыми он по должности своей занимался.

М. В. Шевляков

ПО РАССКАЗАМ БЫВШЕГО НАЧАЛЬНИКА

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОЙ СЫСКНОЙ ПОЛИЦИИ

И. Д. ПУТИЛИНА

ДОРЕФОРМЕННАЯ ПОЛИЦИЯ

Дореформенная полиция, по словам Путилина, была курьезна. Иван Дмитриевич знал ее хорошо, так как в ее составе начал свою деятельность. Продолжительное время служил он квартальным в самом бойком — Апраксинском — околотке и долго пребывал под начальством знаменитого Шерстобитова, когда-то наводившего страх и ужас на обывателей своего участка и в особенности на так называемый подпольный элемент. Шерстобитов пользовался славой искусного сыщика, и в уголовной хронике Петербурга имя его занимало видное место...

Нрав всякого полицейского прежних времен был необычайно крут. Будто нарочно, словно на подбор, полиция набиралась из людей грубых, деспотичных, жестоких и непременно тяжелых на руку. В квартале царил самосуд безапелляционный. От пристава до последнего будочника включительно всякий полицейский считал себя «властью» и на основании этого безнаказанно тяготел над обывательским затылком и карманом.

На первых порах своей службы Путилин проявил было гуманное обращение с посетителями «полицейского дома», но своевременно был предупрежден начальством, внушительно заметившим ему:

— Бей, ежели не хочешь быть битым!

Новички недоумевали, но, будучи в небольшом чине, протестовать не осмеливались.

«Начальство» так мотивировало необходимость кулачной расправы:

— Кулак — это вожжи. Распусти их, и лошади выйдут из повиновения. Отмени сегодня кулак, и завтра тебя будет бить первый встречный. Нас только потому и боятся, что мы можем всякому в любое время рыло на сторону свернуть, а не будь этой привилегии — в грош бы нас не стали ценить, тогда как теперь ценят целковыми.

Последняя фраза имеет глубокий смысл. Действительно, в старину обыватели делали оценку полиции денежными знаками. Взяточничество было развито до крайних пределов. Взятки брались открыто, бесцеремонно и почти официально. Без приношения никто не смел появляться в квартале, зная заранее, что даром ему ничего не сделают. Относительно приношений предусмотрительные полицейские придерживались такого мнения:

— Копи денежку на черный день. Служба шаткая, положение скверное, доверия никакого. Уволят, и пропал, коли не будет сбережений. Ведь после полицейской службы никакой другой не найдешь, поэтому заблаговременно и следует запасаться тем, «чем люди живы бывают».

В этом сказывался весь полицейский с неизбежным «черным днем». Свою службу он не осмеливался называть беспорочной и поэтому никогда не рассчитывал на долгодействие своего мундира. Он ежедневно ожидал увольнения, темным пятном ложившегося на всю его жизнь. У отставного полицейского уже не могло быть никакой служебной перспективы. Для него все потеряно, ему не поручат никакой должности, не дадут никакого заработка, инстинктивно опасаясь его.

Всякий рассуждал так: «От такого «искусившегося» человека можно ожидать всего».

Вот какова была репутация всего состава дореформенной полиции, о которой, слава Богу, остались лишь только смутные воспоминания.

Путилин уморительно рассказывал, как в старое время в квартале производился обыск вора, пойманного с поличным.

Являются понятые, потерпевший.

— Ах ты негодяй! — грозно набрасывается на мошенника некий пристав. — Воровать?! Я тебя в остроге сгною!.. В Сибирь законопачу! Каторжной работой замучу! Я тебе покажу!!! Эй, сторожа, — обыскать его.

Ловкие и привычные держиморды с опереточным рвением накидываются на преступника и начинают шарить в его карманах, но после тщательного обыска у заведомого вора не находится ничего. Сторожа успевают искусно перегрузить из его карманов в свои все, что могло бы послужить уликой.

Потерпевший удивленно пожимает плечами, вор же принимает победоносный вид.

Пристав выдерживает томительную паузу, уничтожающим взглядом смеривает с головы до ног потерпевшего и спрашивает его, отчеканивая каждое слово:

— Вы продолжаете поддерживать обвинение?

— Конечно... но, странно... куда он успел спрятать... я видел собственными глазами.

— Гм... но мне еще страннее, как вы решаетесь обзывать поносным именем того, который перед правосудием оказывается невиновным?

— Но ведь я собственными...

— Ах, что вы меня уверяете! — нетерпеливо перебивает пристав оторопевшего заявителя. — Мало ли что может показаться! Вон мне тоже показалось, что ваше заявление правдоподобно... Я вам должен заметить раз и навсегда, что в моем околотке воровства не существует... Однако я должен снять