Книга Последняя смерть Дельфина - Владислав Юрьевич Булахтин

Владислав Булахтин

Последняя смерть Дельфина

«И все те, кто вырастет позже, скажут, наконец, свое новое слово… перевернув страницу истории своей страны с мучительным чувством боли… раскаяния, недоумения, и это чувство боли заставит их жить иначе…»

Светлана Аллилуева

«В такой ситуации как-то по-человечески выкарабкаться из того грандиозного исторического дерьма, в которое мы попали, можно только при одном условии. Если мы найдём в себе мужество отбросить свой ныне вездесущий эгоизм и быстро превратимся в нацию сильных, смелых, честных и крепких мужиков. Способных смотреть жизни и опасности в лицо, не мочась при этом в штаны».

8:50

— … поклянись, что не будешь снова заниматься, э-э-э, головотяпством, — осторожно попросила Елена Климова, чувствуя беспомощность и опустошенность.

— Это у вас, женщин, клятвы. У нас, джиннов, каждое слово — правда![1] — её «печально известный» сын убедительно хлопал глазами размером с чайное блюдце, но она точно знала — он честен исключительно в общих выражениях: «пока», «привет», «спасибо».

— Ты во сколько вернешься? — Может, в этом не соврет? Вернешься — как много оттенков надежды в этом слове.

Дельфин чуть не брякнул «не вернусь в руки твои[2]». Вовремя пристроил на лице самую широченную из всех своих непробиваемых не оставляющих шансов улыбок и ограничился нейтральным:

— Жди меня, когда надо есть[3],— защитить сына Лена не могла, но инстинктивно, на четверть шага приблизилась и как опасного зверька протянула мобильник — Дельфин постоянно забывал его в самых невероятных местах, потом по нему настойчиво звонили личности со странными прозвищами кличками — Сурок, Сумерк, Госфильмфонд, Дзен, ТриТэ, Сахер, Немо, неДАМ.

Если уж вышло, что возникла пауза, Лена ухватилась за неё, чтобы держать столько, сколько сможет[4]. Ей казалось, если замереть, закрыть глаза, она почувствует ветерок от ресниц Дельфина — размерами способными конкурировать с малолитражными сказочными героями. Обхватить бы руками «моего дылду», никуда не отпускать. Так и стояла бы в тесном коридорчике своей доперестроечной двушки — хоть на несколько минут вне той преступной неразберихи, в которой оказался сын.

«Нет! Он не мог этого делать! Он не такой!» — вновь возмутилось сознание Лены, но факты, любезно предоставленные администрацией Сызрани, трубили: мог! делал! такой!

Когда сыну стукнуло шестнадцать, Лена сдалась и стала называть его, как и большинство знакомых, как он сам называл себя лет с пяти — Дельфин. Теперь ему 24, но его беззаботная улыбка минимум на десять лет младше. Судя по тому, что Лена знала — лицо Климова Геннадия Сергеевича ака Дельфин, подозреваемого в совершении тяжких преступлений, жестоко караемых трибуналом Великой Восточной Федерации[5], должно корчиться в гримасе отчаяния.

— Мне не помешает на недельку съездить в Инсбрук. Там казино работают, и юные лыжницы по-прежнему катаются с гор[6]. Дельфин отправляется в путь, — сын дернул воображаемую ручку паровозного гудка, фыркнул, развернулся к двери и строевым маршем выдвинулся из квартиры. Когда щелкнул язычок замка, Лена бросилась к окну, чтобы смотреть, как он выйдет из дома. Теперь никто, ничто не мешало ей, закутавшись в занавесках, реветь в голос, сквозь туманную пелену удерживая взглядом фигуру Дельфина пока она не скроется между домами. Навсегда.

9:02

«Как ты думаешь рожать, малыш? — мысленно поинтересовался Дельфин сам у себя, — Увы, нового способа не изобрели[7] — потребуется вытолкнуть из себя боль и кровь».

Он огляделся, поставил очередной диагноз главной дорожной артерии мегаполиса, озабоченно пульсирующей перед ним: «Доктор сказал в морг — значит в морг».

Эскулап — любитель, знахарь — выпивоха, лекарь — окультист углядели бы здесь признаки богатырского здоровья — поток машин, кричащие вывески магазинов, украшенные пестрыми лентами деревья в клумбах, спешащие по своим делам горожане.

Дельфин фиксировал горячечный румянец туберкулезника, который всеми доступными способами пытается продлить свою бесполезную жизнь и недостойные Сызрани мучения — закрыта дверь в продуктовый, где продавалось свежее мясо и лучшие в городе пирожки, в популярном у миротворцев кафе «Бурлаки» пустуют столики, за десять минут не проехало ни одного трамвая — троллейбуса, среди машин чаще мелькают черные «Патриоты» администрации и бронетранспортеры мотопехоты.

«Город уходит у них из-под ног. Просыпается сквозь пальцы как волжский песок».

На пятачке в начале самых беспокойных улиц — Славянской и Согласия, переминались лидеры районных банд. Вот уж кому не терпится взять власть в городе. Дельфина приветствовали сдержанно — он хоть и звезда столичного масштаба, однако подозрительно близко общается с оккупационными чинами. Зеленая школота не помнит, что несколько лет назад именно Дельфин вдохновил каждой клеточкой тела ненавидеть тех, кто выменял на фантики приволжскую землю и тех, кто начал им прислуживать.

Дельфин неторопливо двинулся по Советской — не сомневаясь, за ним неотрывно наблюдают. «Боятся неожиданных телодвижений, пристальных взглядов, изменений маршрута. Вот она слава!».

Предстояло передвигаться как по яйцам, прожить эту улицу потом еще одну и еще, и еще. Только после этого закусить удила и принять решение, как завершить простой августовский день — исчерпать до самого неприглядного пригоревшего донышка. То, что будущее не оставит выбора, будет нескладным и несправедливым, напоминал даже потрескивающий от напряжения воздух.

«Они бы сделали мне великое одолжение, посадив снайпера на одну из местных высоток. Десяточек грамм свинца в спину — поставить спасительную точку пули в моем конце[8].. Когда увижу на своих командирских — секундная стрелка переползла в следующий день, навсегда расслаблю булки».

Дельфин с непривычным волнением ожидал увидеть её по пути следования. «Догадывалась, что я пойду здесь?». Мышь развлекалась на детской площадке в парке «Гномик». Всё как обычно — одежда и макияж проститутки, выражение лица как у преподавателя русского языка и литературы. Девушка раскачивалась на качелях. Цепи радостно звенели.

— Ты почему не уехала? — сходу набросился он на девушку.

— Сам знаешь, — парировала Мышь и продолжила ковырять взглядом виртуальные раны на его груди.

— Что Вы на меня так смотрите? — возмутился Дельфин. — Вы на мне дыру протрете![9]

— Без тебя не уеду.

— Эх, откормил я тебя, Надежда на свою голову[10]! Я же говорил, у нас ничего не получится. Я девственник во втором поколении, — Дельфин сделал вид, что смущенно потупился.

— Так не бывает! — спокойно возразила Мышь. За много лет она привыкла к словоизвержению… «как его назвать? клоун? друг? любимый? воздух и вода? ярмо, наброшенное на шею — и с ним и без него нельзя?».

— Бывает — бывает, — успокоил её Дельфин. — Ты всегда