Книга Далекий дом - Рустам Шавлиевич Валеев

Далекий дом

— Кем, говоришь, был твой дедушка?

— Лошадником. Второй дедушка — шапочник.

— А кем был твой отец?

— Он летал на планере…

(Из разговора)

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Он, говорят, прибыл в Маленький Город с караваном бухарцев.

Можно представить себе широкую понурую дорогу, и на ней — вибрирующую линию верблюдов с тучными вьюками на горбах, и чалму караван-баши, как белый свет маяка в непогоде пыли и зноя, и где-то на самых задворках этого великолепного поезда едущего на вдрызг разбитой колымаге Хемета — с женой и малолетним сыном, среди рваного тряпья или вороха закисающей травы — его, с этой колымаги взирающего сквозь тучи пыли на блеск минаретов и крестов Маленького Города.

Непонятно только, почему с той, восточной стороны, въезжал он в городочек ярким майским днем. Скорее всего, безрассудство двинуло его в Индию, ну, не в Индию, так в Ташкент по крайней мере. И, может, его, помирающего с голоду, шалеющего от зноя солончаков, подобрали караванщики, дали ему старую колымагу и взяли с собой в Маленький Город.

Что бы ему, подобному многим из голытьбы, сойти в один прекрасный день на М.-Городской станции и в слободе гончаров или пимокатов найти себе и своей семейке дельце и пропитание? Нет, он явился одной из караванных широких дорог, которые исстари несли на себе стада коней и баранов, верблюдов, чьи горбы качали в высоте тюки шелков, хлопчатки, мешки с кишмишем, и орехами, ящики с фарфором и фаянсом, — дорогой, которой мечталось пройти не одному из голытьбы, что устремлялась в Маленький Город, надеясь на счастливую звезду.

Вместе с караванщиками он обосновался на Меновом дворе, устроив под разбитой колымагой некое обиталище для своей семейки. А сам шнырял возле шатров, забредал на городскую площадь, а по вечерам, следуя призывам муэдзинов, ходил, наверно, в мечеть. — в таких мечетях, роскошь которых ему и не снилась, он наверняка молился сладко, если, конечно, не засыпал от дневной усталости и его не выбрасывали вон как богохульника.

Но чаще он торчал на конном базаре. Он, говорят, суетился возле коней, которых заарканивал пастушок и подводил к покупателям, и Хемет — наравне с достойными покупателями — смотрел коню в зубы, ощупывал бабки, а однажды, споря с барышником и не найдя лучших доводов убедить того в прекрасных качествах коня, вскочил на неоседланную полудикую лошадь и, лихо проскакав обширный круг, подвел к пастушонку. С того разу, примеченный торговцем, он проминал застоявшихся полукровок, гарцевал на площади, горяча, возбуждая честной народ…

Два месяца провел он очарованным жителем ярмарки, не торговец и не покупатель, мучимый созерцанием редкостного великолепия. В один из августовских дней городочек затих, потускнел — снялись шатры, улетучилась пестрота халатов и шапок, на пепелище явились бродячие псы. И на пустом пространстве Менового двора он остался один, точнее, с безмолвной женой и пискленком-сыном под колымагой, да еще высокий тощий верблюд стоял у колымаги, скорбно глядя в даль караванной дороги, по которой уходили его собратья. Этого одра оставили ему караванщики — то ли подарили, то ли он отдал за него последние гроши, если, конечно, у него они имелись. Он остался на виду у всего города и, должно быть, каждую минуту чувствовал на себе — издалека, из-за реки — любопытствующие, а то и опасливые взгляды горожан. Но он не спешил стушеваться в городской толпе, не спешил запастись крышей на грядущую зиму. Он словно ждал чего-то…

Однажды странная процессия остановилась у ворот самого богатого дома в Маленьком Городе — Хемет впереди, в облезлой замасленной тюбетейке, в длинной домотканой рубахе, выпущенной на холщовые брюки, а за ним — верблюд, без узды, облепленный по впалым бокам жесткими колючками, лениво жующий жвачку, а за верблюдом — жена Хемета, глухо повязанная платком, в длинном, почти до пят платье, босая, и с нею, держась за руку, сынишка с больными глазами, с коростами на толом тощем тельце, тоже, как и мать, босой.

На парадное крыльцо вышел купец Яушев, хозяин не только Маленького Города и окрестья, а возможно, всего огромного края, легшего от Уральских гор до Каспия.

— Может быть, эфенди, вам нужны работники? — спросил Хемет.

Яушев ответил, что ему не нужны работники.

— Но, может быть, эфенди, вам нужны стряпухи? — И он, не обернувшись, а слегка только качнув головой назад, показал на жену. — Она хорошо умеет печь лаваши…

И тут Яушев рассмеялся. Он наверняка не забыл еще пищу бедняков — лаваши, ведь он не был потомственным купцом, скупщик тряпья, приказчик у купца, сам не так давно выбился в купцы. Может, Хемет, зная это, и рассчитывал на некоторое взаимопонимание с могущественным Яушевым.

— Во всяком случае, эфенди, моя жена очень старательно печет лаваши, — сказал Хемет.

Купец ему сказал:

— Я бы взял твою жену стряпкой, если бы ты сам убрался подальше. Если я не из города, то хотя бы подальше от моего двора.

— Можете не беспокоиться, — спокойно ответил этот голодранец и, хлопнув по ляжке своего одра, отправился с ним за речку.

Жену его Яушев взял — готовить пищу работникам, и закуточек для нее и мальчонки нашелся в купеческом дворе. После долгих ежедневных блужданий по городочку Хемет, говорят, приходил к тем воротам, но работники не пускали его во двор. Тогда он уходил за речку, приказом опускал наземь верблюда и, притулившись у его облезлого бока, засыпал до утра, чтобы утром опять отправиться вдоль лабазов, затем обойти сенной и конный базары и завершить свои хождения у обжорных рядов за мисочкой супа из требухи.

А верблюд пропадал за речкой, в степи, и никто, конечно, его не трогал — кому нужна дохлая животина. Поговаривали, что Хемет связывал с этой животиной некоторые надежды, то есть он пытался наскрести с нее хоть фунтик шерсти и продать ее. Он, может, надеялся еще, что эта старушка разродится верблюжонком, и тот подрастет, и тогда уж он сможет счесывать с них шерсть и торговать.

Эти мысли были самые скромные из всех, что посещали его разгоряченную мечтами голову. Пример безродных отчаянных голов, кто мгновенно разбогател и чье богатство подымалось как на дрожжах, не давал ему покоя. Проходя на дню по нескольку раз мимо яушевского пассажа, он, конечно, вспоминал историю его возникновения: невидный купчишка, приехав в Маленький