Книга Майкл Каллен: Продолжение пути - Алан Силлитоу

Алан Силлитоу

Майкл Каллен: Продолжение пути

Вступление

Я, Майкл Каллен, король Бастард Первый, облетал уличные пробки словно лондонский голубь в расцвете сил. Старые или больные голуби не могут эффектно летать по улицам Лондона. Старые не могут уклониться от автомобилей и автобусов, а больные должны оставаться дома.

Моггерхэнгер угрожал меня убить. Я верил, что он этого хочет. Каким бы бастардом-ублюдком я ни был, в мире всегда были ублюдки значительно хуже. Моггерхэнгер был богатым ублюдком (и остается им до сих пор),  более результативным, чем мелкий ублюдок вроде меня. Он также был ублюдком постарше, и понятно, что это тоже многое значит.

А ну, достань меня! Что еще я мог сказать? Бравада ничего не стоит, и ему придется меня поймать. Возможно, с ним произойдет несчастный случай со смертельным исходом, хотя, без сомнения, его условием  было то, что его бенефициарам придется разобраться со мной, прежде чем получить денежки Клода. У него было много высокооплачиваемых помощников и поэтому я, как голубь, избегал пробок.

Я проскочил светофор на Оксфорд-стрит. Это было действительно очень близко. Я надеялся, что его приспешники не водят автобусы.

Первый том моих мемуаров был написан на заброшенной железнодорожной станции Верхний Мэйхем в городке Фен. В конце второго тома я объясню, где написан новый рассказ о моих еще более необычных приключениях. Если эта история попадет в прессу, Моггерхэнгер  конченный человек, правда только в смысле репутации. Он слишком умен и влиятелен в самых важных местах, и не беспокоится о том, что попадет в тюрьму, где ему вообще-то самое место. В любом случае, он  лорд Моггерхэнгер из Моггерхэнгера (Бедфордшир), а я  Майкл Каллен, не имеющий значения ни для кого, кроме меня самого, и без каких-либо знаков отличия  в данный момент.

Во времена первой части моих приключений я был почти стопроцентным никудышным ублюдком, как по мнению друзей, так и врагов, но с тех пор, как мой отец женился на моей матери, примерно через двадцать лет после моего рождения, я, казалось бы, был ублюдком только для себя, но это не так. Я слишком люблю свою шкуру, чтобы быть еще большим ублюдком, чем это минимально необходимо. Я рано усвоил, что лучшая форма защиты – это самосохранение.  И лучше буду ублюдком, чем ничтожеством.

Я уже более чем на полпути к тому, чтобы стать полностью стопроцентным никчемным ублюдком, потому что мои мать и отец, слава Богу, больше не живут вместе. Однако, как покажет эта история, я был гораздо более доверчив, чем думал.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ 

Глава 1

Новая жизнь  и новая жена: все началось, когда я вышел из тюрьмы и попал в объятия Бриджит Эпплдор, бывшей голландской помощницы по хозяйству, ставшей моей вечно любящей подругой. Наша семейная жизнь на заброшенной железнодорожной станции Верхний Мэйхем в Кембриджшире -  это десять лет безделья. Мы жили на деньги ее первого мужа-психолога, доктора Андерсона, воспитывая Смога, сына покойного мужа и его первой жены. Затем последовали трое наших собственных детей, а жизнь в нашем станционном убежище была настолько обычной, что райские годы пролетели слишком быстро, чтобы их можно было оценить, пока Бриджит, белокурая красавица с большой грудью и ртом, слишком маленьким для ее сердца, который  никогда не говорил о том, что происходит внутри, однажды не взяла детей покататься на машине, пока я еще был в постели.

До Харвича и обратно всего два часа, но никто не вернулся, и этот факт объяснился телефонным звонком из Голландии на следующее утро. Она между рыданиями и ругательствами говорила, что  оставила меня и не знает, вернется ли когда-нибудь. Чтобы скрыть свое потрясение и огорчение, я сказал ей, что она наверняка с утра напилась джина, добавив, что она может проваливать навсегда, а я всегда ожидал, что рано или поздно она вернется к своим старым   привычкам.

Грамматика всегда становится первой жертвой распавшегося брака. Я знал, что мои обвинения были ложью, и это доказывало, что я вернулся к своим  старым способам лжи, если у меня еще хватило на это мужества, в чем я сомневался до этого момента.

На всякий случай я добавил, что она не лучше шлюхи, что было скандальным утверждением, потому что, насколько я знал, во время нашего брака она была верна мне, как репа. Она крикнула в ответ, прежде чем это обвинение едва дошло до другого полушария моего мозга, что я бы не сказал ей этого, если бы Дженки (или какое-то похожее имя, может быть Анки) был там, на что я закричал: «Кто такой Дженки, ты двойная, тройная, четверная шлюха?» — на что она ответила: «Я не лошадь, а ты праздный обжора, никчемный трус».

Я выкрикивал ей самые мерзкие гадости. Каждое слово, хорошее или плохое (а все они были плохими), было ошибкой. Единственной политикой была бы хладнокровная улыбка и плотно сжатые губы, но в моих глазах горело убийство, ожидая момента, когда я смогу с ней расправиться. Молчание не было моей добродетелью, и учиться было уже слишком поздно.

—  Ты жила в моем   доме!

— Ты купил его на украденные деньги, ты, контрабандист золота, ты, тюремщик. Я прожила с тобой десять лет в страданиях, ненавидя каждую минуту, а ты ненавидел меня, ненавидел детей и ненавидел себя, потому что тюрьма сделала тебя самым жестоким человеком на свете.

Я крутился как соломинка в огне, потому что ни один мужчина не проводил более счастливого времени со всей любовью Бриджит, в которой я нуждался, всегда думая, что большее невозможно ни для нее, ни для кого-либо еще. Я мог бы поклясться перед Богом, что она была счастлива, но здесь она выдала свою предательскую версию:

— Ты думал, что у тебя все хорошо, а я счастлива, но я ненавидела тебя с твоими  выходками, ты думал, что мне все это нравится. 

Не прослушивался ли мой телефон? Неужели какой-то деятель из МИ-5 услышал ее выступления? А на другом конце линии? Смогут ли эти милые голландцы понять ее английский? Я хотел положить трубку.

— Подожди, пока дети вырастут, — сказала она, — и я расскажу им, какие трюки  ты вытворял, и я расскажу им, если они спросят о тебе, а ты попытаешься достать меня.

Ничто не могло остановить ее.

—  Я не хотела жить с тобой, потому что все это время было гнило, гнило, гнило.

Она снова плакала. Ее родители были рядом с ней, слушали с благочестивыми лицами, кладя ей на плечи свои голландские руки, ожидая, чтобы схватить телефон и пригрозить мне мгновенной смертью, если меня сбросят с Масляной горы или утопят в Великом Молочном озере. А