Книга Оправдание Шекспира - Марина Дмитриевна Литвинова

Посвящается моему мужу А.А. Штольбергу

В двух книгах.

ВВЕДЕНИЕ В ШЕКСПИРОВСКИЙ ВОПРОС

Ум человеческий таков, что понравься ему что-нибудь однажды (потому ли, что оно так принято и все тому верят, или потому, что это доставляет удовольствие), он и все другое старается приурочить к тому же, и сколь бы ни сильны, сколь бы ни многочисленны были случаи, противоречащие его заключению, он или не замечает, или презирает их, или, наконец, устраняет и отводит каким-нибудь тонким различием… Почти тоже самое бывает и во всяком суеверии, в астрологических бреднях, в снотолкованиях, в приметах… карах и т.п… Френсис Бэкон. Новый органон Перевод А.И. Герцена[1].

Ирония судьбы заключается в том, что Бэкон, исследовавший природу человеческих заблуждений и выделивший четыре «идола» (Герцен перевел бэконовские «idols» как «кумиры»), цепко держащих ум в состоянии заблуждения, свой жизненный путь организовал так, что сам стал зачатком величайшего заблуждения в истории человеческого миросозерцания, второго после веры в то, что Солнце вращается вокруг Земли.

НЕСКОЛЬКО ВСТУПИТЕЛЬНЫХ СЛОВ

Воссоздавать прошлое, давно сошедших со сцены людей, исчезнувшую историческую обстановку – дело в существе своем невозможное. И не столько потому, что у каждого времени свои песни, – ведь даже собственная прожитая жизнь, которую, казалось бы, должно знать во всех подробностях, стоит только напрячь память, в обратной прокрутке совсем не та, какой была в действительности. «Смертному противопоказана слишком большая доза реальности» (писал Т.С. Элиот). И человек, вспоминая дела минувших дней, приукрашивает их в свою пользу, отбрасывая то, чего стыдится на склоне лет, и, наоборот, воображение хлопотливо взращивает действия и поступки, которыми можно гордиться; обычные, иногда неверные ходы на шахматной доске жизни преобразует в удачные, успешные, превосходные.

Что уж тут говорить о жизни и деятельности давно умерших людей. Биограф стремится как можно логичнее, психологически достовернее (согласно учебникам психологии) выстроить безупречную цепочку событий чужой жизни, оставаясь, порой в подсознательном плену своих нравственных ценностей, установок и правил. Жизнь, однако, идет не по лекалу и линейке. Знал бы, где упасть, соломки бы постелил. Сам человек не видит наперед больше восьми – десяти шагов. Потомки же зрят движение всей его жизни, канувшей в Лету: как правило, знают, когда и где он родился, умер, с кем дружил, с кем враждовал, какую сделал роковую, непоправимую ошибку. Знают его взлеты и падения, написанные им книги, каким видели его окружающие, каким он остался в памяти ближайших поколений. И согласно этим вехам, строго по закону психических типов и логике бытия, сочиняется правдивое жизнеописание. Для самого же человека, не ведающего, что будет завтра, через неделю, месяц, год, жизнь петляет под влиянием, казалось бы, неподвластных случайностей: ведь только простейшие задумки получают ожидаемое воплощение, долгосрочные замыслы совершенно расходятся с тем, что, в конце концов, получилось. Вот и получается, что добросовестный биограф как будто бы лучше знает жизнь подопечного автора, чем сам автор, даже если оглядывает прожитое в свои последние дни.

Древние прозревали в хождении по мукам отдельного человека действие судьбы и рока, фортуны и фатума. Но многим беспорядочный рисунок жизни представлялся и представляется сумбуром, суть которого выражает библейское речение «всё суета сует». Ничто толком не вытанцовывается, люди балансируют на ровном полу и без опасения идут по натянутому канату, не видя пустот ни слева, ни справа. Потому, видно, и пишутся гротескные пьесы и романы, что на первый, да и на второй взгляд и сама жизнь – скопление нелепостей, то разреженных, то катящихся сгустком. На своем коротком жизненном отрезке только гротеск и виден. Но только умный, талантливый автор, сочиняя роман, напишет «реалистический» гротеск. Это будет и не гротеск ради гротеска – вот как я умею загнуть! – и не бестолково, неуклюже слепленная гротескная уродина, порожденная сильным ощущением абсурдности бытия и неумением создать изящный и достоверный гротеск. Я бы назвала «реалистический» гротеск «художественно достоверным». Надо учитывать, конечно, и степень гротескной отвлеченности. Но это о литературе.

Если же последовательно описать события любой жизни – на протяжении десятилетий, то иначе как гротеском полученное описание не назовешь. И, наверное, чем крупнее личность, тем более напоминает гротеск ее или его жизнь.

Как же написать биографию на фоне событий давно ушедшей эпохи, увязать их, чтобы не утратить этого свойства бытия – гротеска жизни, сохранив не только фактическую достоверность, но и убедительность, несмотря на то, что события происходили, казалось бы, вразрез с логикой, со здравым смыслом, по сценарию психопатолога, и вместе не нарушить высшей истинности космических гармоний? Эта книга, надеюсь, и будет попыткой такого рода исторического повествования. Очень бы хотелось.

ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ УСТАНОВКИ

В работе помогают несколько твердых психологических установок. Остановлюсь на трех. Во-первых, книга эта пишется после многолетнего исследования, в результате которого и сложилась концепция, и я буду изо всех сил противиться собственным неуверенным интонациям: концепция новая, и я сама еще не совсем в нее вжилась. На этом этапе она для меня – аксиома. Я убеждена, что в общих очертаниях она, верно, отражает былую жизнь.

Суть концепции в двух словах: «Шекспир», «Потрясающий копьем» (эпитет, широко употреблявшийся в то время, восходящий к прозвищу древнегреческой богини мудрости Афины Паллады), – псевдоним двух великих англичан: ученого мудреца Френсиса Бэкона и гениального поэта, путешественника, бытописателя, математика, астронома, охотника, теннисиста и пр. Роджера Мэннерса, пятого графа Ратленда, которые вместе и создали величайшее явление человеческого духа «Уильяма Шекспира».

Во-вторых, веря, что двадцать первое столетие будет веком, где правит психология, я стою на том, что психологическая достоверность важнее документального свидетельства. В документ может вкрасться ошибка; его можно подделать; утраченный, он может образовать лакуну, не замеченную следующими поколениями, что приведет их к ложному выводу. Тогда как в поведении человека, даже если он тщательно маскирует себя, в его поступках, взглядах, отношении к людям, животным, вещам, событиям, ходу истории, непременно проявится его психическая сущность, особый склад характера, души, язык, и все это, конечно, скажется на его сочинениях.

Творчество гениальных писателей делает иногда крутой поворот, отражающий перемену мировосприятия. Перемена может иметь разный характер, но она столь, же быстра и очевидна, как мгновенно поразившая седина. И тогда надо искать ее причину,