Книга Неземля - Мария Семеновна Галина

Мария Галина

Неземля

"Чем втискиваться в брюки и сонеты..."

Чем втискиваться в брюки и сонеты,

не лучше ль сразу дернуть в самоволку —

предатели, двурушники, поэты,

двуустки, двуутробки и двустволки.

Ну как тут возлюбить вот эти лица,

из непромятой слепленные глины!

Не лучше ль в одиночестве спуститься

в зеленый дол, где бродят андрогины.

Избыток плоти с недостатком плоти

не сопрягая наспех на кровати,

а закатиться в высь, куда едва ли

и ангелы бесполые летали.

Что океан, что суша — все едино,

кто их любил, уже дошел до точки.

Гуляй, Шекспир, по ветреным куртинам,

гуляй, душа, в обнимку с оболочкой!

САНАТОРИЙ

1 

Оттого и болит у него голова,

что ночами пылит за окошком трава,

оттого и немеет рука,

что ночами плывут облака.

Ибо в медные трубы набился песок,

и ночами плывут облака на восток,

и сползает покинутый дом

в тектонический темный разлом.

Вот и слушает он, как гоняет волну

аквилон по песчаному дну,

вот и топчется он у небесных дверей,

перебежчик ночных пустырей.

Он и рад бы уйти, да цикады поют

так, что спать не дают.

Он и рад бы остаться — да сердце болит

так, что жить не велит.

2  

Фонарь, сияющий сквозь плющ

или сквозь дикий виноград,

который выше райских кущ

в ночном прибежище цикад,

в ночном прибежище ночниц,

в своем китайском фонаре —

тот сорный свет из-под ресниц

в ушедшем под воду дворе.

Фонарь — который тень и свет

в дырявом вьющемся шатре

на одинокой из планет

в ушедшем под воду дворе,

где осыпается пыльца

на виноградное крыльцо

с надкрылий сумрачных пловцов,

не открывающих лица.

 3

Над обрывом стеклянного зноя и в тени виноградного плена

чуть повыше того перегноя, отдающего сыростью, тленом,

отдающего сладостью, гнилью, вырастают пилястры и вазы,

выползают улитки и слизни, хризантемы и дикие розы.

Там растянуты, как для просушки, облака на растительной сетке,

и мерцает фигурка пастушки в покосившейся темной беседке

санатория «Красные зори» или, может, какого другого,

на лиловых развалинах моря и других, о которых ни слова...

Так и тянется жизнь понемногу, приникая к дрожащему свету,

для ходящих под руку и в ногу на заброшенной части планеты,

раз в году, в самых лучших нарядах, на разбитых асфальтовых плитах,

во владеньях жуков и улиток, в двух шагах от чугунной ограды.

"Что толку таращиться, парень, во тьму ..."  

Что толку таращиться, парень, во тьму —

присядь-ка, да выпей вина.

Уж больно невесело мне одному,

покуда восходит луна.

Ныряет звезда в ледяную купель,

теряется сердце в снегах...

Я видел, как скачет по лунной тропе

человечек на тонких ногах.

Кругами расходится тень от ствола,

по веткам кричит воронье...

От бабы, приятель, не много тепла,

а все-таки жалко ее.

Гляди, как полощется ртутный поток,

как изморось липнет к окну.

Сегодня как раз перекинут мосток

на клятую эту луну.

Вот треснет по краю небесная твердь,

да хлынут лучи сквозь пролом...

На что нам, увидевши это, потом

захочется, парень, смотреть.

Пусть греется баба в холодной стране,

золой вычищая котлы...

Все лучше одной, чем со мной, на луне —

там, братец, по горло золы.

ЛОНДОН В ТЕМНОТЕ И ОГНЯХ 

В двух кварталах от прославленного собора

Здесь березы, что характерно, деталь декора,

А не часть какой-то рощи там, или бора,

Или саморастущей флоры подле забора.

В белых кадках, подсвеченные неоном,

Точно белые свечи, горящие в небе оном.

Вот идет человек, озирая пустынный город,

Мокрый ветер с Атлантики лезет ему за ворот.

Здесь река в часы прилива воняет гнилью,

Парапет присыпан дождем, а не снежной пылью,

Если кто-то возьмется тебе объяснить дорогу,

Скажет он — пройдите на запад еще немного,

А потом через два квартала свернете к югу —

Словно бы читаешь какую старую книгу...

Как бы вы ни рыскали в этом чужом болоте,

Ни Солянки и ни Полянки вы не найдете.

Бог берет человека за самое слабое место

И его переносит в какое-то новое место.

Вот идет человек, запахнувши плотней пиджак свой,

Мокрый ветер с Атлантики лезет ему под жабры.

Я отсюда, говорит человек, погляди, зараза,

Это мне дальний бакен сияет в четыре глаза,

Потому что языки в школе мы изучали,

Я почти понимаю надписи на причале.

Я осяду здесь, средь кирпичных портовых складов,

Мокрый ветер с Атлантики будет мне щеки гладить,

Здесь на черных волнах от бакена свет играет,

Сердце рвется в клочья и больше не умирает.

Я куплю котелок на голову, то есть шляпу,

Также зонтик, и больше не буду плакать.

Я отсюда, говорит человек, погляди, паскуда,

Ибо я ненавижу снег и взыскую чуда...

Ты, ваще, отвечает Город, собирай манатки,

У тебя сапоги в заплатках, а сердце в пятках,

Ишь чего возжаждал — вечные выходные,

English breakfast и кровавые отбивные,

У тебя гниль в жабрах, солитер в кишках, сыпь в горле,

Ты, ваще и не человек, а какой-то Горлум...

Так ползи во тьму с дурной своей парасолькой,

Там твоя Солянка крепко