Книга Фарисеевна - Максим Юрьевич Шелехов

Распустили про одного монаха слух,

что он святой. И все даже в глаза ему говорили это.

А он все называл себя грешным

и при этом смиренно кланялся всем.

Но вот раз он кому-то по обыкновению своему сказал:

«я грешный», а тот ему в ответ: «знаю, что ты грешный».

– Он так и встрепенулся:

«как? Разве ты что-нибудь про меня слышал?»

(преп. Амвросий Оптинский).

В шестом часу пополудни медсестра ―овской поселковой больницы Зоя Игоревна Савко, женщина знаменитая своей всегдашней альтруистической настроенностью и глубочайшей внимательностью к пациентам, женщина, что важно, замечательно благочестивая, верная прихожанка ―овского православного храма имени… просим простить, запамятовали чьего точно имени, главное, что дама аккуратнейшая в соблюдении постов, наглядный пример кротости и молитвенной сосредоточенности во время церковной службы, дома заботливая мать и крайне обходительная супруга, возвращаясь домой с работы, как-то вдруг и совершенно неожиданно для самой себя, как, кажется, и для всего мира, призвала черта! Эта немыслимая, на первый взгляд, невероятная оказия все же имела место приключиться, став следствием неудачного соприкосновения каблука Зои Игоревны с одной из многочисленных поселковых тротуарных выбоин.

– Черт возьми! – сказала она, споткнувшись.

Если бы кому-нибудь здесь представилось обнаружить страшно изменившееся лицо и, будто обожжённый раскаленною золой осенний лист, мигом покоробившуюся фигуру достопочтенного поселкового лекаря, тогда этому кому-то, несомненно, пришлось бы стать свидетелем невыразимых страданий человеческих! коих не перенести на лист, и ему же, будь он даже последний злодей в душе, не удалось бы сдержать в себе неукротимый прилив сочувствия. Но не было и злодея вблизи Зои Игоревны. Она в полном одиночестве стояла посреди моста, всего в метре от злосчастной выбоины, поглощая тусклым взором, размытым слезами отчаяния, две рельсы, бегущие вдаль и постепенно растворяющиеся в нависших тонкой пеленой влажных ноябрьских сумерках.

Надо полагать, что было отчего сокрушаться Зое Игоревне. Следовало бы нам ближе знать Зою Игоревну, чтобы иметь возможность понять всю степень ее отчаяния, вызванного таким, на первый взгляд, рядовым происшествием. Не лишним бы было нам проникнуться совершенно, с какою ревностью, с какой бескомпромиссной решимостью к бесповоротному оставлению всякой греховной провинности привыкла обращаться эта богоугодливая женщина. Но, к сожалению, сколько преуспеть удалось Зое Игоревне в делах милосердных, как далеко стоит Зоя Игоревна на пути к истинному благочестию, нам, как бы то следовало, не освидетельствовать, мы, к сожалению, так далеко не видим. Все, что остается нам, с нашей скромной точки духовного развития, это руководствоваться теми точными сведениями, которыми мы имеем счастье располагать о Зое Игоревне, и уже из сего весьма незначительного материала дерзнуть войти в положение этой знаменитейшей в ―овске подвижницы.

Известно нам, что с наступлением ноября начались для Зои Игоревны неприятности. Первого числа ей, как «пожилой женщине», уступили место в автобусе, уступил мужчина, годами едва ли не старше ее. Весьма встревоженная этим обстоятельством, Зоя Игоревна дома с исключительным вниманием обратилась к зеркалу, в коем с неприятностью засвидетельствовала небывалое обилие седины на своих волосах! Поразительной показалась не седина Зое Игоревне, седине и надлежало присутствовать, по разумению ее обладательницы, – поразило обилие. Впрочем, следовало ожидать… Однако, в таком количестве! – можно ли было думать?..

Все дело в том, что в середине октября, то есть, где-то за две недели до того, как было уступлено место в автобусе Зое Игоревне, благочинный Г* Епархии наложил на Зою Игоревну епитимию, чтобы не красить ей волосы вовек, и сделал то по собственной просьбе Зои Игоревны. Что происходило следующим образом:

Был храмовый праздник. Ждали присутствия благочинного с особым оживлением. Наконец заговорили: «приехал, приехал!» Под благословение выстроился людской коридор. Благочинный, согбенный старик, с нависшими на глаза бровями козырьком, производя неспешное свое шествие по периметру, удостоил вниманием более ста человек народу. Зоя Игоревна, как прихожанка храма первая и несомненнейшая, уже перед самым иконостасом последней обращалась за благословением к благочинному. Благоговейный трепет отображало лицо Зои Игоревны, когда она привлекала к устам своим предложенную ей руку, но, в то же время, она смотрела знакомкою. Благочинный, однако, не ответил ей на вопрос о здоровье (не расслышал, что ли?) и никаким образом не отличил ее вниманием, подав руку под благословение точно так, как и прочим. Зоя Игоревна казалась разочарованною. Праздничное настроение было испорчено. Служба проходила вяло и скучно, все вокруг были точно сонные мухи, будто не Богу пришли хвалу поднести, а отбывали повинность. Одна она, Зоя Игоревна, была, как всегда, усердною в молитве, на молебне по памяти говорила вперед батюшки, «Царю Небесный» пропела громче остальных.

До начала заупокойных молитв вновь выстроились проводить благочинного, за повторным благословением, которое никогда и ни при каком условии, конечно, не может быть лишним. Зоя Игоревна, разумеется, среди прочих, на самом видном месте, у выхода. Вновь должное подобострастие в движениях и чертах.

– Удостойте благословением великую грешницу, – сказала Зоя Игоревна с тем выражением лица, которое демонстрирует обратное произносимому. Благочинный, однако, с неприсущим его чину легкомыслием, понял адресованное ему обращение буквально. Почти не поднимая головы, он прокряхтел: «В чем твой грех, сестра?». Зоя Игоревна проявила себя обескураженною. Подумав, что благочинный, по старости лет и по болезни глаз, лишился способности узнавать знакомцев, она представилась. Но и услышанное им имя (странно, очень странно, было обидно и странно) не возмутило благочинного никаким образом, он повторил свой вопрос: «В чем твой грех, сестра?». Зоя Игоревна, немножко смешавшись, все же достала в себе возможности улыбнуться снисходительно, как улыбаются на малое несмышленое дитя (побуждали к чему преклонные лета благочинного). Но, вместе с тем, она продолжала быть в центре внимания, и необходимо было держать ответ, но на беду (и что весьма естественно) никакой ее грех ей в голову не приходил. Зоя Игоревна уже думала какой грех себе выдумать, за который проступок, несомненно, в этот же день исповедовалась бы пред своим духовником, но в самый этот момент выпавший черный красивый локон из-под скромной ее косынки, который она тут же поспешила поправить, навел ее на мысль.

– Я крашу волосы, благочинный, – отвечала Зоя Игоревна с таким отчаянием в голосе, и с такой тоскою во взгляде, чего верно не повторить будет и во всем раскаявшейся блуднице, если предположить такое. Благочинный заметно смешался, и если не сам он, то весь вид его за него отвечал, что, может, не стоит провинность печали. Зое Игоревне понравилась реакция благочинного.

– Наложите на меня епитимию,