Книга Мятные пряники - Анастасия Енодина

Под его ногами лежал ковёр из пожухлой серо-коричневой листвы, на котором изредка попадались яркие пятна жёлтых и красных листьев — ошмётки красоты золотой осени. Ветер пронизывал до костей, трепал ветви деревьев, подхватывая мелкий лесной мусор, то завывал, то стихал, но стихал лишь для того, чтобы набраться сил и ударить новым порывом.

Стоял обычный осенний вечер. Для всех людей он таковым и являлся — действительно обычным промозглым временем суток, от которого хочется сбежать в уютный дом, сесть у печки или у камина, укутаться в мягкий плед и выпить тёплого глинтвейна. Так было для всех, и лишь для одного человека в огромном мире, а может, даже в нескольких мирах, этот вечер был особенным — потому что вполне мог стать последним из подобных вечеров. Именно возможность того, что это последний такой вечер, заставляла его не отворачиваться от порывов ветра, кидающих ему в лицо мокрые листья и ледяные капли дождя, не ёжиться от холода, а, напротив, наслаждаться каждой секундой пребывания здесь и сейчас. Наслаждаться не с радостью, а с каким-то особенным чувством, которое щемило сердце и угнетало.

Мужчина сидел на поваленном подгнившем дереве в глубокой задумчивости, о чём свидетельствовало его угрюмое выражение лица, тяжёлое дыхание и тот факт, что он совершенно не обращал внимания на то, что с его коротких тёмных от воды волос дождевые капли струйками стекали ему же за шиворот. Он нервно прикасался кончиками продрогших пальцев к длинному широкому неровному шраму на левой щеке, который появился у него когда-то давно от раны, полученной при простом неудачном сплаве по порогам реки. Задумчивость была давящей: он должен был решиться рискнуть своей жизнью ради других людей. Рискнуть не столько жизнью, как таковой, то есть не формой пребывания в пространстве и времени, а своей привычной жизнью: жизнью среди знакомых ему людей, со своими привычными законами, принципам и стереотипами, друзьями и неприятелями, со своими проблемами и надеждами, но тоже такими привычными. Он не был готов потерять это всё, но привык мыслить логично, и этот образ мышления подсказывал ему, что он должен попытаться. Кто-то в любом случае должен пойти на это, и нет весомых причин, почему этим кем-то не может стать именно он: многим людям, даже большинству людей есть гораздо больше, что терять, чем просто привычную жизнь.

Шанс, что всё пройдёт удачно, что ничего не произойдёт и он продолжит жить как прежде, был. Шанс был, но логика не позволяла на него надеяться. Было бы гораздо проще принять решение, если бы была конкретная опасность и конкретные люди, которым он мог бы помочь. Но ему предстояло рискнуть ради каких-то теоретически возможных людей, которым чисто гипотетически угрожала опасность, да и то мнимая. Скорее не опасность, а неизвестность. Неизвестность, в которой окажется он, а не они. Обязательно окажется, если всё-таки решится, в этом он ни капли не сомневался. Так же он знал, что как только примет решение, его жизнь превратится в ожидание: никто не мог сказать когда всё это понадобится, через несколько часов или через несколько лет.

Он сидел, думал об этом и смотрел на озеро, притулившееся внизу под холмом и по форме напоминающее лист дуба. По серой холодной глади этого мрачного на вид озера барабанили капли дождя, и оно казалось совсем тусклым, серым и скучным, но человек сидел и любовался этим неприветливым пейзажем, в котором вдруг стал находить что-то удивительно красивое и родное, с чем будет очень тоскливо расставаться.

Листья срывало с веток порывами ледяного ветра, они кружились в потоках воздуха, то взмывая вверх, то плавно покачиваясь и опускаясь к самой земле. Их жизнь, столь короткая, подходила к завершению. В воздухе пахло дымом от далёких костров, в которых были сожжены уже тысячи таких же осколков лета. Возможно, не будь их столько, кто-нибудь обязательно восхитился бы ими, замер и заворожено понаблюдал за движениями ярких листьев, причудливо пляшущих в воздухе по странным, неясным и неправильным, но плавным траекториям. Но их было много, непозволительно много, чтобы вычленить какой-то один и оценить красоту и изящество исполняемого им танца; чтобы проследить его путь от ветви дерева до костра и продолжение полёта уже в качестве частичек пепла, совершенно другой материи, не меняющей сути происходящего. Может, листья распускаются по весне именно ради этой свободы, позволяющей всецело довериться ветру и увести себя в немыслимые водовороты, подчинить себя безумству последнего танца, который и был целью долгого существования под дождями, лучами солнца и приветливым шёпотом ветра в кронах деревьев, говорящего: “Однажды я провожу вас из этого мира, и это будут потрясающие проводы”. Им не важно, что на них не смотрят, не видят, не восхищаются: они исполняют этот танец с ветром для себя, наслаждаясь каждой секундой столь короткого, но столь яркого действа, упиваясь скоростью и свободой на исходе своей жизни.

Лисмус чувствовал себя схожим с этими листьями, но гораздо более счастливым: у него не всё заканчивалось и, возможно, даже всё только начиналось.