Книга Внутри меня гасли звезды - Нат Рейвен

Внутри меня гаснут звезды. Я задыхаюсь, разрушаюсь, горю. Мне больно.

***

Моя жизнь – сплошной страшный сон. Обычно от кошмаров избавляются, открыв глаза. И только я все еще не могу проснуться.

Я разгромила его комнату. Разворотила все, что попадалось мне на пути. Разбила дорогой стеклянный стол, чертов светильник. Разорвала шелковое постельное белье. Разбросала его обожаемые книги редких изданий. В зеркало во весь рост полетела его довольная физиономия в рамке. Теперь здесь одни осколки и рваные куски бумаг.

Битое стекло затрескалось под подошвой туфель и мерзко заскрипело. Это место за считанные секунды стало жалким и убогим.

Так ему и надо! Это меньшее, что он заслужил.

Я разозлилась. Опять. Гнев стал уже привычным состоянием.

Год. Почти год. Он смог вытерпеть только жалких 357 дней! 

Подонок. Предатель. Подлец. 

Ненавижу его, ненавижу весь мир. Ненавижу!

Я слышу уверенные шаги. Он поднимается по лестнице и скоро окажется в своей спальне. Он ничего мне не сделает. Глубоко в душе он знает, что виноват. Но я не хочу видеть эти собачьи глаза, слышать деликатно тихие слова успокоения. Меня тошнит от того, что я вижу и слышу всякий раз, когда выхожу из себя:

– Ничего страшного. Ты в порядке?

Каждый раз, когда происходит что-то подобное, он невозмутимо поднимает руки, показывая, что не станет ругаться и пытается подойти, чтобы обнять меня. Он думает, что это успокоит. Но кого, черт возьми, это успокоит? Именно из-за такого хочется врезать ему по лицу со всей силы, чтобы остался синяк, напоминающий о его тупых действиях. Меня нельзя трогать в такие моменты.

Секунда, и он будет здесь.

Я быстро выбегаю из комнаты, едва не сбив его с ног и, спускаясь по лестнице, затыкаю уши, чтобы не слышать:

– Милая, вернись. Нам нужно поговорить. Не оставляй меня вот так!

Я проношусь мимо обеспокоенных охранников, готовых в любую секунду схватить меня в охапку и, выталкивая дверь, оказываюсь на улице.

Легкий ветер жжет лицо. Противный воздух противного города вбивается в легкие противной ночной свежестью и заставляет задрожать как осиновый лист.

Вот оно – продолжение. Точнее, начало моей слабости. После агрессии всегда наступает слабость. Она словно предательница принуждает меня остановиться посреди пустынной дороги и начать выть. Реветь во все горло. Моя враждебность исчезает, как туман, в залитый солнцем день. В такие минуты я думаю, что грудь разорвётся на части, не оставив ни одной живой клетки.

Становится нестерпимо больно и гадко. На душе скребут тысячи кошек, омерзительно мяуча в унисон. А после этой серенады появляется ЕЕ нежный сахарный голос. Родной, любимый, самый красивый голос.

Нет, нет, нет! Только не это!

Останавливаться нельзя. Иначе меня догонят и вернут домой, чтобы просто по-хорошему попытаться выйти на разговор. Ничего нового я не услышу, именно поэтому необходимо бежать как можно быстрее. Этой ночью я точно туда не вернусь.

Ослеплённая слезами и ненавистью продолжаю свой путь в неизвестность. Я в прямом смысле без понятия, куда прусь. В этом городе я всего неделю, и за все время не выходила дальше конца улицы, но я уже явно за ее пределами.

По скудному свету фонарей можно понять, что меня занесло в дешевый район большого муравейника. Оборванные афиши и ошметки газет «Филадельфия инкуайрер» валяются под ногами; вонь от мусорных баков такая, что хочется рефлекторно зажать нос. Малоэтажные дома с обшарпанными фасадами молчаливо пялятся на единственную прохожую, заблудшую волею судьбы в гетто.

Идиотское вечернее платье до пят волочится по земле и расходится по шву в подоле. Вконец раздражённая тем, что оно мешает нормально передвигаться, я разрываю дорогое кружево до колен и выбрасываю его прямо на чью-то машину, мирно стоящую у обочины.

Я зла, но все же бессильна, потому что позволяю слезам оставлять мокрые дорожки от глаз к губам. Его предательство словно булавками прицепилось к сердцу.

Боже мой, за что мне все это?! 

Зачем он так поступил? 

Какое право он имел на это? 

Я не прощу его. Не прощу. Он будет гореть в аду.

Яркий ослепляющий столп света привлекает внимание, оглушительный скрежет тормозов бьет по мозгам. Секунда. Мгновение. Свист мимо ушей. Я падаю. Падаю на колени прямо в лужу, больно раздирая кожу на чашечках. Висок встречается с шершавой поверхностью холодного асфальта.

Что за урод?!

Я с трудом размыкаю тяжелые веки и приглядываюсь к расплывчатому силуэту, подсвеченному недалёким светом фар. У этого человека слишком большая голова. И лишь потом до меня доходит, что это из-за байкерского шлема. Он снимает его, но я не вижу лица из-за неудачного положения теней.

Он что-то говорит, но до меня дотекает лишь глухая вибрация, смешанная с нестерпимым шумом в ушах. В голове мелькают тысячи ругательств, но я не могу сказать и одного. Пытаюсь встать, но это больше похоже на бесполезное ёрзанье по земле пьяного в стельку подростка.

Его крепкая рука цепляется за мое запястье и переводит в вертикальное положение. Я отталкиваю байкера и стараюсь вглядеться в незнакомые глаза, наполненные диким удивлением. Картинка нечеткая из-за того, что мои веки предательски дрожат, словно крылья подбитой птицы!

Не отпустившая до сих пор злость запускает в кровь новую порцию норадреналина, и я начинаю месить кулаками, скрытую под кожаной курткой, грудную клетку этого парня. Я кричу что-то невнятное и бью, просто бью. Он ни в чем не виноват. Но он стал последней чашей, в которую я выливаю остатки своего гнева и ненависти.

На месте байкера должен был быть совсем другой человек.

ОН.

Удар, еще один. Кулаки болят от напряжения. Незнакомец неизвестно зачем на пару секунд позволяет выместить на себе агрессию, а после, хватая в охапку, крепко и настойчиво прижимает к себе.

Пять коротких вздохов, три бесполезные попытки вырваться, и я снова плачу. Горячие слезы поджигают до мучительного зуда красную кожу на щеках, но это длится недолго. Моя измотанная нервная система предательски позволяет слабости взять управление, и я теряю сознание.

Падаю, как мелкая монетка из кармана.

Отстой!

***

Около года назад

Раннего «доброго» утра мне сегодня пожелала боль. Нет на свете такого физического мучения, сравнимого с мучениями душевными. Если и давать им хоть какое-нибудь описание, то можно остановиться на ощущениях обуглившейся до костей плоти.