Книга Черный ангел - Мария Гинзбург

Собственно, он не желал ей зла.

Он просто увидел ее.

Подвал замка был завален трупами. Здесь погибли последние его защитники, и здесь дрались особенно отчаянно. Людей было мало. Все больше телкхассцы в мятых, покореженных скафандрах.

И когда за перевернутым пулеметом что-то шевельнулось, он чуть было не пристрелил ее. Много позже, в минуты отчаяния и слабости, он думал, что это было бы, пожалуй, наилучшим выходом из ситуации. В любом случае, это избавило бы его от множества проблем.

Но тогда он успел понять, что перед ним не телкхассец и не человек, не солдат. А женщина. Совсем юная, хрупкая, почти подросток. Обнаженная и окровавленная. У него не было женщины так давно, что еще немного — и он не понял бы, на что наткнулся.

Собственно, он желал не ее.

Он уже знал о перемирии. Он хотел снова почувствовать себя живым. Понять, что все это закончилось. Ощутить, что теперь все будет по-другому. Вспомнить мирную жизнь, когда люди овладевали друг другом не в забитых трупами подвалах, а на прекрасных романтических пляжах или хотя бы в уютных кроватках.

Все эти мысли и образы он нашел для себя потом, а тогда он ничего такого не думал. Он просто овладел ею, прижав к стене. Она сопротивлялась. Он ударил ее так сильно, что несколько мгновений после этого думал, что обладает мертвой.

Но ему тогда было уже все равно — пронзать собой живую или мертвую девушку.

Она оказалась живой.

Две главные улицы Нью Энда сливались и образовывали площадь. В центре ее стоял многорукий памятник, изъеденный коррозией. Ирвинг Тачстоун решил, что это Шива. Ирвинг прибыл в Нью Энд в сумерках, и с трудом нашел единственную гостиницу города. Она называлась «Кружка Бахуса» и располагалась сразу за памятником. Официанты уже ушли. Позднего гостя встретил сам хозяин гостиницы — Уллис Субалтерн. Он жил на третьем, верхнем здания.

— Нет, это не Шива, — сказал Субалтерн, сделав запись в гостевой книге. — Это Ктулху.

— Я видел много храмов, которые принадлежали самым разным богам, — заметил Ирвинг. — Но про Ктулху слышу впервые. Чему он покровительствует? Ремеслам, любви, войне?

Субалтерн подумал.

— Он чем-то похож на Шиву. Но самое главное в этом боге, что однажды Ктулху проснется и восстанет, — ответил он наконец. — Наш город основали люди, потерявшие свою родину. А она была великой страной. И горожане верят, что однажды и их родина возродится. Только никто не признается в этом. Нью Энд основали ученые, очень высокообразованные люди. Они стесняются верить. Если ты спросишь, они скажут тебе, что эта статуя — всего лишь шутка.

Субалтерн протянул Ирвингу ключи. Тот поблагодарил и поднялся в номер. Комната порадовала Тачстоуна ценой за ночь, а кровать — свежим бельем и отсутствием клопов. Ирвинг отлично выспался.

Утром Ирвинг спустился к завтраку в общий зал. Верный рюкзак он нес в руке. Ирвинг не собирался задерживаться в Нью Энде, городе, где горожане слишком образованы, чтобы открыто поклоняться собственному богу. Тачстоуну предстояло проделать еще очень длинный путь.

На одной из стен Ирвинг заметил картину. Бородатый рыцарь на белом коне пронзал копьем кого-то явно азиатского вида. Столик, стоявший под этой картиной, казался очень уютным. Но Тачстоун присел за другой, который стоял у большого, во всю стену, окна. Ирвинг взял у приветливой официантки кофе с булочками и салат. Хозяин гостиницы тоже был на ногах, несмотря на ранний час. Субалтерн стоял около раскрытой двери своего заведения и курил, глядя на площадь.

Утренний воздух был прохладным и чистым, небо — синим, каким бывает только в горах, горы — черными, а ледники на них — белыми и искристыми. В целом, вид вполне годился для туристической открытки. Ирвинг подумал, что на вокзале они наверняка продаются. «Надо будет послать открытку Лоту», решил он и отхлебнул кофе.

Пустующая площадь постепенно заполнялась народом. Ирвинг вспомнил, что сегодня воскресенье. Первыми пришли торговцы, а затем появились прелюбопытные люди.

В основном это были молодые парни, ровесники Тачстоуна. Носили они короткие балахоны оранжевого, желтого или синего цветов. Покрой был одинаков, и это наводило на мысль об униформе. На груди у некоторых Ирвинг разглядел золотые шнуры, завязанные двойным узлом. Тачстоун знал, что это означает. Все эти парни были дважды рожденными — или считали себя такими.

Дважды рожденные молодцы ходили между только что воздвигнутыми тентами, рассматривали товары, смеялись, и дружески переговариваясь со встречными. Из-за одежды парней можно было принять за послушников буддистских монастырей, которыми изобиловала округа. Но, к удивлению Ирвинга, черты лиц у большинства из них оказались вполне европейскими. Тачстоун заметил даже юного негра, черного, как сапог.

— Надо же, — пробормотал он.

— Вы не знаете, кто это такие? — спросил Ирвинг у Субалтерна.

— Знаю, — ответил Уллис. — Это ребятишки из соседних монастырей. У них сегодня перерыв в занятиях. Они спускаются в город погулять.

Ирвинг снова задумчиво посмотрел на бродивших по площади юношей. Почему-то они вызывали в нем неприятное чувство. Опустошив тарелку с салатом, Тачстоун понял причину. Эти парни совершенно явно не голодали, в отличие от двух третей населения Земли. На лице Ирвинга появилась мечтательное выражение. Впрочем, оно быстро сменилось гримасой презрения. Уллис, с интересом наблюдавший за гостем, понимающе хмыкнул.

— И не менее пятнадцати секунд ему казалось, что неплохо было бы дремать, нежиться на солнце и курить от восхода до заката… жирной свиньей среди жирных свиней[1], — сказал Субалтерн.

— Как вы это верно подметили, — вежливо сказал Ирвинг.

Хозяин гостиницы верно прочел его мысли.

— Какие-то они… необычные, эти ребята, — закончил Тачстоун.

Уллис пожал плечами.

— Совершенно обычные, ребятишки как ребятишки, — сказал он. — А вот учителя у них — необыкновенные.

Ирвингу хотелось еще поговорить с Субалтерном, расспросить про необыкновенных учителей. Но Уллис уже докурил. Он выкинул окурок в урну в виде стоявшей на хвосте рыбы с разинутой пастью и двинулся на площадь. А между тем обычные ребятишки, у которых были необыкновенные учителя, уже сами шли к «Кружке Бахуса». Ирвинг поморщился. Он почти допил свой кофе, но ему не хотелось уходить. А уйти теперь, совершенно очевидно, пришлось бы. Тачстоун направился к стойке, чтобы расплатиться. Вошедшие устраивались за столиком — тем самым, под картиной. Они говорили между собой на английском. Но это уже не удивило Ирвинга.