Книга Зловещее Проклятие - Деанна Рэйборн

Лондон, 1888

— Уверяю тебя, я вполне способен определить фаллос, когда вижу его, — сообщил мне Стокер, резко обрезая слова. — И это не фаллос. — Он указал на артефакт, который я только что извлекла из упаковочного ящика. Образец был примерно три фута в длину, вырезан из какой-то экзотической твердой древесины и отполирован до гладкого блеска. Мягкая упаковочная стружка свисала с него, как очень причудливый декор. Это придавало ему странно торжественный вид.

— Конечно это фаллос, — сказала я. Я размахивала перед ним предметом спора. — Просто посмотри на шишковатый конец.

Стокер сложил руки на широкой груди и посмотрел на меня сверху вниз. — Оцени, если угодно, длину. Неправдоподобно, ты должна признать. Более чем неправдоподобно. — Он делал все возможное, чтобы не показывать смущения, но на его щеках все еще цвели розовые пятна. Я находила привлекательным, что такой закаленный человек, опытный ученый, исследователь, естествоиспытатель, военно-морской хирург и таксидермист, тем не менее не мог справиться с девичьим румянцем, столкнувшись с символом плодородия.

— Стокер, — терпеливо сказала я, — и мужские, и женские гениталии прославлялись в ритуальном искусстве с незапамятных времен. И часто их пропорции преувеличиваются, чтобы донести их важность до народов, о которых идет речь.

Он скривил красиво очерченные губы. — Не взывай к этнографии, Вероника. Ты знаешь, как я отношусь к общественным наукам.

Я пожала плечами. — Некоторые ученые считают, что изучение культуры так же важно, как исследование костей или окаменелой улитки. И не делай вид, что ты невосприимчив к соблазнительному зову сирены гуманитарных наук. Я видела, как ты зачитывался журнальными статьям о роли религиозного ритуала в сокращении численности определенной разновидности черепах в Южном море.

— Я не зачитывался, — ответил он. — И кроме того, эти журнальные записи…

Он продолжал читать мне лекции в течение следующей четверти часа, о чем я не могу сказать, потому что я сосредоточилась на содержимом упаковочного ящика. Во время своих путешествий я уже давно обнаружила, что мужчины во многом одинаковы, где бы они ни встречались. И если позволить им говорить на любимые темы, тем временем, как правило, можно довольно легко и без помех делать то, что вам хочется.

Упаковочный ящик только что прибыл в Бельведер — многообещающий музей, который Стокеру и мне было поручено организовать под эгидой нашего друга и благотворителя, графа Роузморрана. Расположенный на территории поместья его светлости Марилебон, Бишоп-Фолли, Бельведер представлял собой то ли великолепный склад скрытых от мира сокровищ, то ли хранилище семьи сумасшедших, в зависимости от точки зрения. Роузморраны были жадные приобретатели, собирающие по всей Европе коллекции произведений искусства, артефактов, зоологических образцов, книг, рукописей, драгоценных камней, доспехов и тысячи других вещей, которые не поддаются описанию. Как мы стали жить среди таких сокровищ — история, заслуживающая отдельной рукописи[1].

Расследовать одно убийство — любопытство. Расследовать два — это привычка. Стокер и я оказались в эпицентре преступления, когда наш общий друг, барон фон Штауффенбах, был убит прошлым летом. Мы раскрыли некоторые трудные истины и заключили осторожный союз с сэром Хьюго Монтгомери, главой Особого Отдела, самого престижного подразделения Скотланд-Ярда. Когда, в конце этого расследования, судьба оказалась злобной шлюхой и оставила нас без дома и работы, нынешний лорд Роузморран любезно пригласил нас со Стокером работать на него, живя в Бишоп-Фолли и каталогизируя его коллекции с прицелом в один прекрасный день открыть Бельведер в качестве публичного музея. Это была тяжелая работа, состоящая из распаковки, проверки, установления происхождения, очистки и регистрации каждого предмета — одни жуки могли занимать годы — но это было замечательно. Каждый день преподносил свои сюрпризы, и как только просочились слухи о наших начинаниях, стали поступать пожертвования в коллекцию. Казалось, что проект лорда Роузморрана был идеальной возможностью для его друзей избавиться от предметов, которые они больше не хотели. Они никогда не прислали бы ничего по-настоящему ценного — английская аристократия ничто так не ценит, как финансовое преимущество — поэтому мы получали непрерывный поток дряхлых охотничьих трофеев и жалких картин маслом. Они были абсолютно бесполезны, поэтому Стокер регулярно сжигал съеденные молью трофеи в саду, пока я устраивала портреты в некое подобие мрачной семьи, давая каждому прозвище и получая особый восторг от каждого нового зловещего дополнения.

Но груз, доставленный этим утром, был самым необычным. Большой упаковочный ящик был наполнен мягкой древесной стружкой, чтобы удобно разместить множество фаллосов, каждый из которых был более впечатляющим, чем предыдущий. Глина, кожа, мрамор, дерево — материалы были почти такими же разнообразными, как и сами фаллосы, и ассортимент по размерам был откровенно необычным. От скромного маленького парня размером с ширину моей ладони до чудовищности, на которую я обратила внимание Стокера, они представляли тщательное изучение этого конкретного предмета анатомии. На дне ящика лежал кожаная коробка с карточкой, прикрепленной к крышке.

Персональный подарок мисс Веронике Спидвелл. Я не забыл свое обязательство. С моими комплиментами и сердечной благодарностью. Майлз Рамсфорт.

Внезапно таинственная коллекция обрела смысл. Наше второе расследование[2] спасло Майлза Рамсфорта от петли палача, и я не удивилась, что он решил погасить долг частью своей необычной коллекции эротического искусства.

Понятно, что Рамсфорт покинул Англию сразу же после его освобождения из тюрьмы, и мы никогда не встречались лично, но он прислал чрезмерно благодарственное письмо с великолепной серебряной цепочкой для часов Стокеру и обещанием вспомнить меня чем-то еще более примечательным.

Мое любопытство вспыхнуло, я осторожно извлекла коробку и открыла ее в порыве предвкушения. Я не была разочарована. С любовью завернутый в вату, еще один фаллос был шедевром искусства венецианского стеклодува. Из прозрачного выдувного стекла, с полосами сочного фиолетового цвета, он блестел, как леденец, когда я держала его на свету. Я хорошо это запомнила. Я восхищалась им, когда Стокер и я впервые изучали коллекцию, хотя как Рамсфорт узнал о моей высокой оценке, было загадкой. То, что он подарил мне самый дорогой образец из такой восхитительно-зловещей коллекции, было свидетельством как его благодарности, так и смелого чувства юмора.

Я помахала им перед Стокером. — Я была совершенно права насчет того экземпляра из твердой древесины, — сказала я ему. — Он был на дне ящика. Пришло от Майлза Рамсфорта. Личный подарок, — добавила я, пошевелив бровями.

Стокер яростно покраснел. — Ради бога, убери эту штуку от моего лица.